– Так и скажем. Что дверь тут неуместна и её нужно убрать, – спокойно и уверенно ответила Милка, слизывая капли крови с руки.

– Она ещё и поранилась! – совершенно недовольно добавила Анна, по-матерински взяв руку девочки и осмотрев ранку. – Лучше бы ты, Мила, чем другим занялась, – глядя в глаза младшей сестре, ласково сказала она.

– И чем же? Вязанием крючком, как ты? Какая скука! Увольте меня от этого! – гримасничая, сказала девочка.

– Иди к себе, обработай ранку. А мы сейчас тут всё приберём и вернёмся наверх, – проведя ладонью по кудрявым и рыжим волосам девочки, нежно улыбнувшись, сказала Анна.

– Хорошо! – Младшая дочка Гринберга уверенным шагом пошла вверх по лестнице. – А завтра сходим на рынок за травами? – вдруг, резко повернувшись назад, спросила она, чуть не свалившись с лестницы.

– Если ты в целости и сохранности доживёшь до завтрашнего утра, то, конечно же, сходим, – усмехнулась Анна, старательно орудуя совком и веником, чтобы быстрее навести порядок в прихожей до возвращения отца. – Вот что с ней поделаешь? – сказала она подруге. – Творческая личность растёт! Без меня они пропадут.

– Я только об этом сейчас подумала, – добавила Софья. – Знаешь, может, и к лучшему всё? Если потихоньку жить и ни во что не ввязываться, может быть, удастся сохранить свой устоявшийся мир и быт? Я же не смогу оставаться здесь! К тому же я уже не одна, у меня теперь есть друг. Мы познакомились с ним чуть более месяца назад, и он мне небезразличен, я так чувствую. Через несколько дней он придёт за мной, поэтому мне необходимо решить вопрос, о котором я уже начала с тобой говорить.

– Вот как! – удивилась Анна. – Благодарю, что сказала. Теперь я лучше понимаю и твоё неуёмное волнение, и твои ожидания. Ты, может быть, и не замечаешь, но так много времени проводишь, глядя в окно. Признаться, я думала, что ты грустишь о доме, о семье, обо всём свершившемся… – добавила она.

– И это тоже, безусловно! Но… моё сердце… в плену… – смущаясь, добавила Софья.

– Это же прекрасно, дорогая! – воскликнула Анна и, бросив на пол веник и совок, обняла подругу. Приведя прихожую в порядок, она тщательно вымыла руки и, оценивающе осмотрев их, сказала: – Ты знаешь, Софи, из меня может получиться прекрасная аидиш мамэ (мамаша – идиш), я вот уже и с метлой, и с печкой совершенно подружилась. Остаётся научиться прилично готовить форшмак и гефилте фиш (фаршированная рыба – идиш), и можно жить, как говорится, припеваючи!

Софья искренне рассмеялась. Она с детства любила своеобразный юмор подруги.

Тем временем в доме стало совсем тепло от разгоревшихся в полную мощь дров.

Вернувшись наверх, девушки снова уютно расположились в глубоких и мягких креслах возле дышащего жаром камина. Немного взволнованная и раскрасневшаяся Софья снова подошла к окну. Слегка отодвинув тяжёлую портьеру, она расстегнула изящную верхнюю пуговку своего тёмно-синего платья. Заметив, что от жары в комнате запотели окна, не оборачиваясь, указательным пальцем на стекле Софи написала имя возлюбленного: «АЛЕКС», а затем, покраснев ещё больше, быстро стёрла написанное…

Сделав вид, что ничего не заметила, Анна решила нарушить тишину, пока вздыхающая и опустившая глаза Соня возвращалась к камину:

– Через несколько часов вернётся отец, и я постараюсь переговорить с ним. Он наверняка лучше нас сможет найти решение твоего вопроса.

– А можно мне с вами посидеть, погреться? – высунувшись на полтуловища из своей комнаты, спросила Милка, пряча намазанный йодом палец.

– Конечно! Мы как раз разговариваем об очень интересном, что тебя может увлечь… – сообщила Анна, заговорщицки посмотрев на свою подругу.