Молчи…

Там нету никого – восьмой этаж. Пол третьего утра.

Период севера. И не к кому навстречу.

Смешно? Все проще! Все гораздо ближе к организму.

Зима – это когда ты ел последний раз вчера утром, когда твои кроссовки развалились, когда догорает последняя сигарета, курить больше нечего, и не предвидится.

Но главное – идти сегодня некуда, и завтра, наверное, тоже.

А Балбес… он… потерпит, он крепкий пес, он хорошо умеет чувствовать, когда не предвидится. Ничего больше не предвидится… пока.

Потому что ты дрянь, Улетова. Так и катилось за тобой, железным шаром грохота катило по лестничному пролету: «Дрянь!»

Ха!

Как весело! Как легко! Как бесповоротно! Черная музыка, осень удачи… Бежать!

Ха!

На выдох и с оттяжкой Плетеным поводком с увесистым карабином. Наконец-то и ставя точку, крест-на-крест, по ставшей вдруг узнаваемо беззащитной физиономии своего собственного брата.

ХА!

И вниз! Вниз по лестнице, на ходу застегивая куртку. Вниз! Легко и бесповоротно. Гадко и безболезненно. Дрянь. Хорошо. Ты не возражаешь. Ты больше не будешь. Делать вид, будто ты другая послушная, виноватая, занимающая место и мозолящая глаза. Хотя и слишком ничья, чтобы иметь право.

А потом телефонная будка и так, как это было не раз:

– Алло, – неестественный кашель в трубку, – Алло! Я сегодня немного занят!

Да, да. Я понимаю. Я привыкла. Спокойной ночи. Именно сегодня мне совсем не так уж нужно к кому-нибудь прийти.

Ваша светлость сегодня весь вечер протомятся в ванной, пивко посасывая, затем завалятся голым на диван и станут читать книжку, пока не изволят уснуть.

Я знаю. Вы заняты. К Вам сегодня нельзя.

Сегодня на улицах такая грязь, а ему в такой великий лом запускать твою собаку на новые цветные коврики в прихожей.

Вот я все. Просто, как карабином по щекам. На выдох.

Крест накрест.

Наконец-то и ставя точку…

***

…В конце какой-то длинной и запутанной фразы, которую Солдат мысленно выписывал на потолке, красными готическими буквами, фитиль в керосинке снова запал.

Самым неприятным был именно этот фитиль. Лампу приходилось постоянно встряхивать, чтоб пятнышко света не тускнело и не сужалось вокруг Солдата.

Так он и сидел, встряхивая и встряхивая капризную керосинку. А крысы, деловитые резвые тени, шастали по домику, и как только Солдат начинал дремать, пятнышко света сужалось, крысы вытягивали морды и тоже потихонечку сужали рубеж вокруг Солдата и лежащего рядом Керима, мертвого вот уже полтора часа.

Солдат не хотел, чтоб крысы погрызли Керима за ночь и поэтому знал, что ни за что не позволит себе уснуть. Сидел и встряхивал керосинку.

На крыс Солдат не обижался. Они шарили по углам, занимались, собственно говоря, своими делами, просто периодически присматривали за Солдатом. Как он там? Сидит еще? Ну-ну, пусть сидит, времени у нас все равно навалом.

Из-за них надо было не спать, а умереть во сне Солдату… ну не хотелось.

В конце концов, крысы не бросали его в эту ночь, а какие у них на то были причины, не имело никакого значения…

…То что заставило и ее – уйти. Ты молодец, мамка, ты умница, красавица, ты – слабая девочка. Ты ушла со слабым красивым мальчиком, и выглядишь рядом с ним как моя ровесница.

Даже лучше! Честно. Ты ведь знаешь, я никогда не вру тем, кто меня не бьет и не может бить. Детям, собакам и тебе.

И не жалей, мамка, их оханья, покинутых и несчастных – ложь и привычка. Им просто стирать – некому, им просто пинать некого.

Брат из армии пришел, как подменили. Только пьет да байки рассказывает. Ах, как они там! Ух, как он там их! И девок жутких водит толстых и тупых.

Отец только ест и в телевизор смотрится.