В прицеле зрачка не сходящейся лестничной гаммы где бессонницы – нет!
Кофе – горечь во рту…
Ты не плачешь?
А зря!
Глава 1
И шорох, почти никому не заметного снега, и шепот шагов, и что-то еще… по следам находящее повод.
Ну вот и все.
Пол-сигареты остается до зимы.
Пустая смятая пачка – под лавку.
Хорошо, что сигарета – сыровата, и тлеет – медленно, будто знает, упадут последние хлопья пепла на мокрый асфальт и растают там первым снегом предстоящей зимы.
Черная музыка, осень удачи, восторг возвращенья…
Что будет потом?
Погаснет огонек – сладенькая подачка малодушию, полоснет мелкий отвесный дождик и погонит со скамейки парочку, ловить такси.
Ветер протяжно и туго забьется в русле бетонных стен, может, пытаясь вырваться на волю, может желая разбиться на сотню маленьких сквозняков и расползтись по кухням и спаленкам, где прячутся от него по вечерам, смешные, доступные люди.
Им ведь тоже нужно немного… ветра.
На чуть – чуть. На сомнение. На дрожь… На последнее – " Где ты?!!!» На единственное – «Бежать!»
На то, чтобы встать с табуретки и подойти к окну.
И задергивая плотную, всепонимающую штору, увидеть кусочек неба. И отойти. И остаться в свидетелях. Замерзающих луж стекленеют глаза на ветру и немного слезятся от лишнего желтого света.
Девочка в потертой кожаной куртке, явно с чужого плеча, поджав колени к подбородку курила на лавочке в городском парке.
Пес бесноватого, рыжего цвета, поскуливая, вился у ее ног. Он был голоден, но искал хотя бы внимания с ее стороны.
Парень, по имени Лаврентий, уже где-то недалеко от этого места, стоял на балконе и до его зимы тоже оставалось полсигареты.
Хотя… уже меньше. Треть.
И странный долгий звук пронеся над их головами, заставив вздрогнуть и поднять лица к небу, лишь некоторых людей, в некотором царстве, в некотором государстве… Хочешь, я расскажу тебе сказку? Жили-были, жили-были… Так было задумано, так повторялось из жизни в жизнь.
Как тяжелое, сытое животное, небо на мгновение прислушалось, взревело для острастки, поворочалось и отвернулось от них.
***
Странный, долгий звук прогудел в высоту, набирая силу, и заставил-таки Солдата поднять голову. Самолеты летят… определил Солдат и закашлялся. Поднимать голову – такое гадкое занятие, боль перекатывается к затылку, и кашель до тошноты. Неба не было видно. Закопченный потолок и тот маячил мутно в слезящихся глазах и вызывал весьма конкретные ассоциации. А там, в темноте, высоко-высоко, летят в самолетах люди и до восторга жутко думать о том, что даже если это наши… люди, они летят себе летят, и даже не представляют о том, как внизу, под скользкой изморозью, покрытых голыми стволами, черт знает какими дорогами и оврагами гор, есть еще на свете он. Солдат. Он кашляет, докурить осталось на затяжку и больше не предвидится… может совсем никогда.
И об этом тоже, жутко до восторга. Сидеть и смотреть в закопченное днище потолка.
Самолеты летят… И до них так близко no-прямой, гораздо ближе чем до любого, даже самого никчемушного человечка. Солдат докурил и улыбнулся.
Так пришла зима.
Глава 2
Не для города, не для всех.
А что такое зима, Улетова? Это не просто предательски скользнувшая ступенька, и так холодно ждать трамвая на остановке.
Это не только вяжущий привкус непротивления, когда легче поскучать дома, чем торчать в подъезде, или ехать к кому-то хоть и нужному, но на другой конец города.
Это не всегда время года. Иногда это – просто время.
Период севера. Бессмысленная, наглая разлука. Ленивая безрадостная ветка, сухой костяшкой, зацепившая стекло.
И ты прекрасно зная… НЕВОЗМОЖНО, зажмурясь глушишь спазм неумного, забившегося сердца.