Встав со скамьи, Иван Кириллович Недокрадов отправился к тёще, совершать задуманное.
– Вот она, избушка на курьих ножках, – подходя к тёщиному дому, брезгливо пробурчал чиновник. Предвкушая проказы, он радостно потирал руки. «Сейчас, сейчас», – повторял он про себя. Но только он приблизился к дверям «вражьей обители», как вся его невидимость неожиданно иссякла.
Гномья слюна имела временное действие. Недокрадов, схватившись за голову, стал укорять себя за медлительность и долгие размышления. Развернувшись, он отправился обратно, туда, где (хоть и в оскорбительной форме) получил свою невидимость.
Когда Недокрадов очутился перед кустом, куда юркнул его обидчик, он начал дико трясти зелёные ветки, громко призывая гнома:
– Вернись! Вернись, чёртов карлик! Плюнь в меня снова! Я не успел! Не успел!..
Гномик вылез из соседнего куста, посмотрел на беснующегося чиновника кровавыми глазками и, покрутив пальцем у виска, сказал:
– Ты дурак? Чего пристал-то ко мне?
– Плюнь, плюнь в меня снова, – вежливо попросил Недокрадов. – Очень нужно. Пойми, я не успел…
– Фрейда на тебя нет, – сказал гномик и, плюнув на землю, скрылся в кустах.
Поникший Недокрадов уселся на скамейку и вздохнул с великой натугой. Через пять минут его мысли оторвались от всего, что связывало его с тёщей. Он снова задумался о госбюджете, о чёрной икре и о вечности.
Рассмешить Черчилля
Тридцать пять лет занимаясь разведением, селекцией и продажей овец, Евлампий Христофорович Кунжутов и предположить не мог, что однажды к нему в руки попадёт живая обезьяна.
Случилось это в воскресенье, когда Евлампий Христофорович был у себя дома и готовился вкушать котлетки из седла селекционного барашка. Они уже лежали на столе и, дымясь, струили искусительный, крылатый дух. Кунжутов вонзил вилку в поджаристую снедь, пустившую по тарелке горячие ручейки маслянистого сока, но вдруг чья-то неучтивая рука нажала на кнопку дверного звонка.
На пороге стояли два здоровенных человека в тёмных очках и строгих костюмах, у обоих были тяжёлые подбородки и подвижные желваки. На руках у одного, держась морщинистыми пальцами за красный деловой галстук амбала, сидел среднего размера шимпанзе, смотревший на Кунжутова взглядом африканской бедности. Он был так печален, будто совсем недавно залпом прослушал все оперы Пуччини.
– Евлампий Кунжутов? – сняв с себя очки, спросил амбал без обезьяны.
– Да, – сказал Кунжутов, стараясь не замечать мольбы обезьяньих глаз.
– Есть важное дельце, – сказал амбал без обезьяны, пряча очки в нагрудный карман пиджака. Не дожидаясь разрешения, оба, не считая шимпанзе, ввалились к Кунжутову в дом.
– Короче, тема такая, – ссаживая с рук шимпанзе, сказал второй амбал. – Через месяц у нашего губернатора юбилей. Мы готовим Филонию Бальтазарычу большой праздник. Будут гости, салаты, открытки, подарки… И эта вот макака тоже пойдёт в подарок. – Он снял с себя очки и душкой постучал по темени обезьяны. – Но тут не всё просто. Надо, чтобы этот предок рода человеческого научился сечь анекдоты. Про Штирлица там, Чапаева, братву… Но не просто сечь, а смеяться. Понимаешь? Анекдотик рассказали, а он лыбится. Бальтазарыч пошутил, а он зубы кажет. Усекаешь?
– Подождите, – растерялся Кунжутов. – Вы что-то путаете. Я овцевод, селекционер, я не могу… Да и затея эта какая-то… её и авантюрной не назовёшь. Это немыслимо…
– Дедуль, ты не боись, за нами не заржавеет. Деньги – не вопрос. Три куска сейчас, семь после работы. И, заметь, не «деревянными». Да ты на своих баранах за год столько не заработаешь, сколько мы тебе за месяц дадим. Я тебе отвечаю, – сказал первый амбал, втягивая носом аромат поостывших котлет.