В пятом часу, когда я валялся с Беном под боком, зазвонил телефон. Когда я снял трубку и сказал «алло», то там некоторое время было глухо, а затем раздался подрагивающий и звучащий тише обычного голос Натали: Прости меня, Дим…извини.

Мне было безумно приятно слышать это. А я усомнился в ней! Моей Нэт. Чтобы сказать это требовалось огромное мужество, и Натали была настоящим храбрецом. У меня даже комок к горлу подкатил, точно вот-вот заплачу. Я сказал Натали, что все нормально и что в этом есть и доля моей вины (не следовало мне выпивать тот стакан сидра, тогда бы Нэт меня не утащила с кружащейся башкой в спальню родителей Серого, и не произошло бы «мокрое» происшествие). Она сказала, что чувствует себя грязной, словно ее валяли в помоях пару месяцев, что это чувство внутри жрет буквально заживо ее. Спросила, тяжело ли мне было совладать с собой и не переступить грань, если выражаться привычным мне языком. Я вспомнил щекочущее сладкое желание, которое притягивало, как гигантский магнит, а особенно, когда ты еще хорошенько на веселее и разгорячен, и ответил, что невыразимо, как сложно. Натали сказала, что она не помнит, что делала – хронология события того вечера в ее мозгу обрывалась на том месте, когда я вхожу на кухню и говорю еще эту шутку насчет яичницы. «На меня словно наваждение нашло, – добавила Нэт. – Я узнала, что отец окончательно уходит от нас с мамой к любовнице, и мне захотелось напиться, чтобы не чувствовать себя брошенной и использованной, а дальше ты сам знаешь, что было, к чему меня толкнуло». Я сказал, что знаю.

Теперь для меня все стало ясно, мне стало понятно, почему Нэт послала все к черту и решила плыть по течению в тот вечер – это был результат того, что отец у нее уходит на совсем к другой женщине. Видать, она его сильно любила, если так среагировала.

Натали извинилась еще раз, назвав меня милым. Вы знаете, многие треплют это слово, то и дело, только для показухи иль чтоб показать, как они близки, но Нэт вложила в это слово все свою признательность, благодарность и даже возможно некоторое сожаление, а самое главное это было искренне (она называла меня так очень редко, и, очевидно, я его на самом деле заслужил). По мне это личное слово, которое предназначается лишь тому, к кому питаешь теплые чувства или даже может что-то сильнее – поэтому его и исследуют говорить друг другу не для позерства. И говорить не на публике, то и дело, как может Серый сделать это (он может подвалить к Юльке хлопнуть ее по заднице своей пятерней или по плечу и сказать типа: «Здорово, милах! Или как дела, милух!), а наедине или хотя бы и на публике, но не так кичливо, даже можно сказать незаметно от других. Ведь, по сути, тогда уже теряется все очарование, которым обладаете лишь вы вдвоем, если делать это лишь для показухи. Я вот могу поспорить на что угодно, что для Серого Юлька – лишь плоть или что-то вроде коровы, которой он попользуется, а затем кинет, как он делал это до того с некоторыми. Он обращается к Юльке в такой ласково-извращенной форме и на первый взгляд, может, показаться, что у них там чуть ли не райский мир да любовь, но если копнуть поглубже и присмотреться, то вы не увидите ничего кроме «приятно» пахнущего… В классе я не позволяю себе ничего такого похабного по отношению к Нэт: я могу положить ей руку на плечо, обнять за талию и не более. Никаких хлопков по попке или щипков ни в коем случае, как это есть в привычке у Серого, а иногда и у Рика, когда он хочет не отстать от Серого. Не стану отрицать, что и у меня есть желание иной раз вести себя, как мои друганы, я же все-таки не золотой мальчик без единого изъяна, но я ставлю себя на место или же думаю о последствиях своего такого действия.