Шарль водит языком за щекой, словно шарик во рту перекатывает.

– Волейбол, – вспоминает Рене.

– Именно. Мы играли в волейбол, когда потеряли Корри, того, что красил ногти на ногах красным лаком.

– Мусульмане, – кивнул Рене.

– Именно. Мы были зажаты между мусульманами, христианами и индийцами. Сколько мусульман мы укокошили? Кэп может посмотреть в своей записной книжке. Точно – не меньше тридцати. Я прям вижу, как они валяются у берега, как прибой выбрасывает их на песок и снова уносит в море, и рты у всех разинуты, а вода омывает их, пока на телах не остается следов крови, только дырки от пуль.

И ни у кого нет при себе ни денег, ни украшений, ни колец, ибо в деньгах – корень зла, сказал их пророк. Или кто-то другой?

Пусть о нас говорят что угодно, но мы поступили правильно. Было заказано подавить бунт и навести порядок, и мы выполнили все, что положено по контракту. В соответствии с нашим контрактом, мы выступали советниками по антропологическим, экономическим и комическим вопросам.

Шарль нажимает на кнопки. Он сам встроил в автомобиль радио. Что бы мы делали без ловкого, способного, веселого Шарля?

– Послушай, – говорит он.

– Я слушаю, – отзывается Рене.

– Гайдн, – говорит Шарль. – Когда я преподавал музыку, я всегда сравнивал сонаты Гайдна с бриллиантами. Извлеченными из кишок земли и доведенными до совершенства. И не важно, какой год на дворе, 1766-й или 1968-й Жалко, у нас нет красного «Ливана»[28], говорят, он гораздо лучше.

Мефрау Ромбойтс собралась в Варегем на заседание Ротари-клуба, послушать рассказ герцогини, бывшей придворной дамы королевы Елизаветы, об основанном ею в Конго Фонде медицинской помощи туземцам.

– Ты знаешь, что ее отец, герцог Байерн, был известным глазным врачом?

– Нет, мама.

Мать присела на край кровати Юлии. Без спросу. Скрестила худые ноги и уставилась на свои колени.

– Герт Доолаге тоже будет там, – заметила она как бы между прочим.

– Мам, отстань.

– Не понимаю, чего тебе еще надо, Юлия. Герт воспитанный, образованный, компанейский, умеет себя вести.

– Отстань, мам.

Мать вздохнула. Ну почему? Чем она заслужила дочь, которая ведет себя как эгоистка и невоспитанная сучонка? В наше время люди больше не получают от общения с детьми никакого удовольствия.

– А отец его, можно сказать, одной ногой в могиле.

Юлии хорошо знакомо это выражение на материнском лице: лисья улыбочка, полуприкрытые веки.

– И если с его отцом что-то случится…

– Мам, старина Фелисьен всех нас переживет.

– Его Преподобие уже побывал у него.

– Мне плевать, если его отца даже похоронят. Мам, не нужен мне этот бурбон!

– Фермер-миллионер. Раскатывает на «мерседесе» чаще, чем на тракторе. А кроме того, едва его отец отойдет от дел, он откажется от фермерских забот. Он хочет заняться садовой архитектурой, и он прав. Он жить без нее не может.

– А я-то считала, что он не может жить без меня.

– Юлия, ты просто глупая телка.

– Спасибо, мама.

– Он готов целовать твои следы.

– Мама.

– У тебя не так много времени, Юлия. Возраст…

– Спасибо. А ты лучше не носила бы deux-pièces[29] с юбкой. Чтоб не всем были видны валики жира.

Мефрау Ромбойтс подошла к платяному шкафу с зеркальными дверьми. Поправила черный бархатный бант в волосах.

– Ты никогда не достигнешь высот в мире музыки, Юлия. Ты не умеешь петь и никогда не научишься. Все эти расходы на уроки – выбрасывание денег на ветер. Кстати, Жорж умер.

– Какой Жорж?

– Собака Фелисьена.

– Попал под машину?

– Они не знают отчего. Фелисьен не захотел показать его ветеринару. Он клал пса спать к себе в постель. Этого делать нельзя. Собаку никогда не спускали с поводка, у него шея была стерта ошейником до крови. Он умер на руках у Фелисьена. С тех пор Фелисьен сильно сдал. С тех пор, говорит Герт, он плачет без остановки.