С тех пор Петр потерял покой. Много раз перед самым рассветом видел ее во сне, такую красивую, какой увидел у колодца. Он старался подойти к ней, но она все удалялась, как видение или мираж, и улыбалась своими яркими полными губами, показывая прелестные зубки, или манила его куда-то. Петр просыпался, и образ черноглазой красавицы исчезал. Работа валилась из рук, он сам стал замечать, что стоит с недоуздком в руках и не знает, для чего его взял и куда собрался ехать. «Совсем одурел я от этой бабы! Ну на кой она мне нужна? Надо делом заниматься, а не этой чепухой!» Но через час мысли его сами возвращались к тому же, и он вновь и вновь думал о красавице у колодца на Куликовском хуторе. И Петр всячески стал искать причину, чтобы снова попасть на Куликовский хутор. Подходящий случай подвернулся вскоре: понадобилось ехать по делам в Ирбитскую слободу.

…До поворота к хуторам гнал Гнедка немилосердно. С замирающим сердцем подъехал к заветному колодцу. Возле него никого не было. Деревянная бадья, которой доставали воду из колодца, была привязана к твориле[48]. Петр вылез из коробка[49], подошел к воротам. На дворе залаяла собака, створка окна отворилась, и показалась старуха.

Петр подошел к окну:

– Здравствуйте, баушка, дозвольте из вашего колодца лошадь попоить?

– Сколь надо, столь и пои, не моя вода-то – богова!

Старуха захлопнула оконную створку, но Петр опять постучал в переплет рамы.

– Ну, чё еще-то? Сказано тебе – пои лошадь-то, воды в колодце хватит!

– Да я, баушка, из дому ведерко взять позабыл… не из бадьи же поить стану!

– Экой ты молодой да беспамятный! Ну что поделаешь, раз не взял… Заходи в ограду, подам ведро-то…

Петр напоил Гнедка, и, возвращая ведро, сказал, пытаясь завязать разговор:

– Спасибо, баушка, а где у вас хозяйка-то?

– Известное дело, в поле – страда ведь теперь, али не знаешь?

– Да я частенько мимо проезжаю, видел молодую хозяйку, а тебя что-то здесь не примечал…

– Сноху мою ты видел, Соломию, – хмыкнула старуха, – а я здесь не живу, только прихожу днем, со внучкой водиться, дочкой младшего сына, Леонтия, а живу со старшим сыном; у того дети уж большие, в поле ездят.

– Вы вроде недавно тут построились?

– Другой год уж живем!

– А откуда вы родом?

– Дальние мы, а тебе чё надо-то? Спрашиваешь, ровно становой пристав…

– Да к слову пришлось, баушка! Мы вот новгородских корней…

– Ну а мы из-под Казани… – начала было старуха, но в это время из избы послышался детский плач.

– Вот егоза, проснулась уж! Внучка тут у меня маленькая, полгодика еще…

– Бывайте здоровы, баушка!

Елпанов хлестнул Гнедка.

«Ну вот, все сразу и прояснилось, – раздумывал он по дороге, – она замужем, краля-то эта, Соломия, и ребенок есть… Ну тем лучше: с глаз долой – из сердца вон!» Но в глубине души был горький, как полынь, осадок. Как будто нашел дорогую вещь, которую искал всю жизнь, и тут же потерял.

В Ирбитской слободе Петру тоже не повезло – нужного ему человека дома не оказалось. «С дурна ума туда и сюда понапрасну лошадь гонял, – злился на себя Петр, – да еще и в страду!»

Гнедко от длинной дороги устал, Петр распряг его, напоил у небольшой речушки недалеко от дороги, а сам прилег под телегу и задремал.

Сколько проспал, он не знал, проснулся оттого, что кто-то возле него остановился.

– Да никак тут из знакомцев кто есть? – раздался вдруг голос.

Возле телеги присел на корточки Трофим, старик из Прядеиной.

– То-то я гляжу – вроде елпановский Гнедко ходит… Вот хорошо-то, вместе и домой поедем, а то я в Ирбитской слободе к куме зашел да и засиделся…

– Ты распрягай-ка лошадь, дядя Трофим, пусть она с Гнедком попасется, а мы с тобой сядем да перекусим, – предложил Петр. – У меня с собой хлеб, огурцы, лук… сала кусок найдется!