Приходилось быть внимательным, осмотрительным, забираться в гору повыше и идти строго по тропам, дабы не оступиться и не провалиться в овраг. Вокруг ни души, если что вывихнешь да сломаешь – кричи не кричи, а никто не услышит. Правда, за три года нашего здесь обитания окрестные горы мне удалось изучить основательно. Я знал тропы, знал, где бьют ключи, где удобнее переходить быструю, бегущую с ледников речку, где самые обильные травы и где собрать побольше маслят, знал, от какого дерева начинается этот овраг и куда он идет, знал опасные падины и буераки, которые нынче были замаскированы недельным снегопадом.

Знание наделяло меня ответственностью: добыча дров, сбор трав, кореньев и грибов входили в круг моих обязанностей, коими я очень дорожил и гордился.

Передо мной стояла большая белая гора, покрытая черным лесом. В центре ее лежала круглая поляна, почти голая, не считая редких кустарников, словно некто плохо выбрил кожу. Я назвал эту поляну «живот горы», гора же виделась мне усевшимся на восточный манер толстяком. Ближайший путь на гору лежал прямиком через реку. Летом я запросто перебегал ее по речным камням и валунам, сейчас же они покоились под толстенным слоем льда и были очень опасны. Поэтому зимой и ранними весенними паводками приходилось идти на гору мостом.

Еще до снегопада я заприметил небольшое, в два человеческих роста, деревце, но не срубил его, потому как уже тащил на себе одно, да и жаль было останавливаться: потеряешь набранный темп схода и много сил потратишь, чтобы снова приладить ствол по плечу. Следовало дойти до «живота горы», по правому его краю подняться вверх до середины, затем взять правее, углубиться в чащу и там поискать.

Сугробы были огромны, ноги попеременно уходили по колено в снег, а перед тем, как взять правее в лес, провалился по пояс, но успел ухватиться за кустарник, им и спасся, вытянул себя. После повалился на снег и ощутил, как быстро устал, как обмяк, словно мышцы сразу обратились в вату, и только громкое подпрыгивающее сердце утверждало свою мясную природу. На сухофруктах, думалось мне, долго не протянем, скорее бы мама приехала. Захотелось пожалеть себя и расплакаться, но вспомнил о дереве. Неспешно поднялся, отряхнулся и полез дальше – вверх и вправо, ступая теперь осторожнее.

Немного пробравшись вглубь, засек знакомый, с раздвоенной верхушкой, околевший ствол без коры. Так и есть – стоит на месте, меня ждет. Отгреб от подножия дерева снег (ближе к земле подрубишь – больше дерева унесешь), так что получилась снежная куртина, но не очень глубокая – в глубокую топор с размаху не войдет как надо. Укрепился ногами, поймал равновесие, послюнявил руки (в рукавицах топор соскальзывает) и попеременно принялся бить под острым углом: удар сверху, удар снизу – так глубже входит лезвие и откалываются крупные щепы, приближая заветную сердцевину. Затем пара ударов с обратной стороны, и можно валить. Дерево трещит, хрустит, повизгивает и наконец валится. Обрубил крупные ветки, острые сучки, крепко засадил топор в основание ствола, сам ствол пристроил по центру тяжести на плече и понес вниз, ступая по своим же следам.

Когда сходил с моста, понял, что сил на рубку и колку не осталось. Так и ввалился в комнату с бревном наперевес, к изумлению родных. Только бабо не удивляется, а радуется бревну, теплу, скрытому в нем, улыбается. Втащил на балкон, чуть печную трубу не снес. Уже на балконе решил все же разрубить ствол надвое, чтоб не выпирал особо наружу.

В комнате разделся, умылся растопленным снегом и улегся на ковре у печки. Так и заснул. Очнулся от голода, но вспомнил, что есть нечего, и снова закрыл глаза.