Мишка подошел к какому-то забору, поставил на мокрую траву корзинку и снял с неё лопухи. Удивительно, но одежда была почти сухая. Лишь совсем немного по краям было замочено, видимо от брызг, которые летели снизу да с боков. Одевшись, он пошел домой.

Баба Нюра была в избе, она пришла ещё до дождя.

– Ой, батюшки! – она хлопнула себя руками по бокам. – Вымок, небось? Где ты был-то?

– Так, где… ягоду брал. Ты-то куда делась? Кричал, кричал тебя. Вроде откликаешься, а нет нигде.

Мишка сел на стул возле кухонного стола и стал намазывать мёдом большой кусок хлеба. Он основательно проголодался с утра.

Оказалось, что, собирая ягоду, он обогнал бабу Нюру и спустился ниже по косогору, а она осталась позади возле небольшого березничка. Когда он кричал ей, она его видела со спины и откликалась. Но, видимо, какая-то замысловатая акустика того места отражала звук совсем с другой стороны, и Мишке казалось, что она кричит не сзади, а, наоборот, спереди, снизу, оттуда, где был лес.

– Кричу, кричу тебе, а ты в другую сторону идёшь. А бежать за тобой, так мне не угнаться – ноги-то уж не те, чтоб бегать за молоденькими. Ну, думаю, не маленький, сам дорогу найдешь, я домой и пошла одна потихоньку, – баба Нюра налила Мишке большую кружку молока. – Может, картошки тебе разогреть? Поешь нормально.

– Не, не надо, так хватит. Всё равно ужинать скоро.

Долгий июльский день закончился как обычно. Пришла из стада скотина, прибрались во дворе, посидели на лавочке у калитки, провожая заходящее за березник солнце.

Потом легли спать, однако Мишка ещё долго не мог уснуть – перед глазами стояла стена воды, выходящая из леса и с шумом надвигающаяся на него. При этом внутри у Мишки всё сжималось, словно сейчас на него, лежащего на мягкой пуховой перине, польются струи дождя. И опять поднимался в душе восторг, и опять накатывала необъяснимая радость. Так он и заснул.

Иван Черемных повернулся на бок и глянул на часы: было начало второго ночи. «Ёлки-палки, да что же это такое…» – он поправил одеяло и удобнее подоткнул под голову подушку в надежде забыться. Уже пятую ночь кряду он ворочался по несколько часов, прежде чем уснуть. Ивана мучила совесть, ему было стыдно.

Месяц назад он отпраздновал свое пятидесятидвухлетие. Спокойно, в домашнем кругу, как говорится, без посторонних и лишней помпы. Да и какая тут помпа, когда жизнь на шестой десяток перевалила? Как ни крути, а понимаешь, что впереди-то уже много меньше, чем позади. Так чего тут веселиться? В эти годы человек живет размеренно, всё у него разложено по полочкам, всё на своих местах, в том числе и совесть. Он уже не совершает глупых необдуманных поступков, за которые потом придется стыдиться, он живет да живет себе, вот и всё…

Но с Иваном случилась одна закавыка, из-за которой он и потерял покой. Вдруг, ни с того, ни с сего, он вспомнил один случай из своего детства, который и разбередил душу. Всю жизнь не помнил – расскажи ему кто об этом раньше, так сказал бы, что ерунда, не было такого вовсе! И тут вот на тебе, вылезло… А вспомнил он вот что.

Случилось это, когда Ивану было лет одиннадцать-двенадцать, не больше, лет сорок уже прошло. Жил он тогда в большом городе, а сам каждое лето ездил на каникулы в деревню к своим деду да бабушке. Даже родиной своей больше считал не город, а деревню эту. И жил здесь у Ивана ещё дядя с семьей, брат Ивановой матери. Звали его дядя Толя, и был у него сын Сергей, постарше Ивана года на четыре.

Так вот, Серёге однажды родители на успешное окончание восьмилетки купили мопед «Верховина-6». Выглядел он, прямо, как маленький мотоцикл. Эх, какая это была заманчивая мечта для любого деревенского пацана в то время – иметь свой мопед… Круто, чего тут говорить. Свой мопед – это свобода! Это значит – взрослый ты совсем. Езжай, куда хочешь, крути ручку «газа» хоть до упора, и только ветер в лицо! Нет, это не передать словами, это надо самому попробовать.