Мы сидим на диване и перелистываем пухлые альбомы. О. Виталий рассказывает:

– Я здесь уже семнадцать лет, милостью Божией, а как будто вчера приехал. Дни так и летят: служба, послушание, молитва, работа… Не успеешь оглянуться, как уже вечер – надо в трапезную, потом отдыхать и опять на службу.

– Что такое послушание? Любое дело, на которое благословляет владыка: что-нибудь по строительству, например, или возить дрова, ухаживать за больным и так далее. Вот видите, братия за работой, обновляют купол, красят. А это отец Иннокентий, он по слесарному делу мастер. Послушник Вадим подвозит извёстку. Вот нашу машину, подаренную патриархом Алексием, загружают материалом. Тут я снял грузинских батюшек, приезжали к нам прошлым летом. В Иверском монастыре недавно ещё были и греки, и грузины, потом грузинские монахи состарились и перемёрли, монастырь отошёл к греческой церкви… Это закат. Цветы весной. Опять цветы. Я природу люблю снимать, пейзажи. А вот маковки Пантелеимоновского собора в снегу, как в России. А тут престольный праздник, устроили для братии праздничное утешение с вином афонским.

Послышался густой звук большого колокола.

– Ко всенощному бдению, – пояснил о. Виталий. – Но у нас есть время, до двух часов ещё сорок минут.

Я взглянул на часы: на них было восемь. Мой собеседник упредил недоумённый вопрос непосвящённого:

– Мы здесь живём по византийскому времени. Оно древнее и способствует настоящему режиму. Как только солнце закатится и живая тварь, за исключением некоторых хищников, укладывается спать, у нас считается полночь. Мы ложимся отдыхать, а через пять-шесть часов, в зависимости от того, какой устав в монастыре, встаём, начинается утреня. Фиксированного различия с европейским временем нет. Летом, когда солнце поздно заходит, разрыв составляет два с половиной – три часа, а зимой бывает семь часов разница.

Снова листаем альбом.

– А-а-а, это я возвращаюсь из Димитровской кельи, – поясняет мой собеседник. – Раньше там метох был от нашего монастыря, но монахи все перемёрли, и место запустело. А я, по состоянию своей духовной потребности, должен побыть немного в уединении. И мне было благословение эту келью поддержать. У меня там свой распорядок: молюсь, читаю, пою, тружусь. Беру отсюда чай, сахар, керосин. Овощи свои, с огородика. Там не жил никто лет пятьдесят, и вот я с Божией помощью и с помощью друзей восстанавливаю дом. Были кое-какие пожертвования, я на эти деньги нанял одного понтийца3. Мы с ним работали от зари до зари: подняли балкон, перекрыли крышу, стены подремонтировали, так что могут ещё стоять. Мне дают в монастыре кое-какие стройматериалы. Шифер вот привёз недавно, теперь надо на место перетаскивать на руках…

– Там и церковь есть в честь великомученика Димитрия Солунского. Иконы в той церкви были ценные, поэтому, когда место запустело, их взяли в монастырь. Я не стал их назад требовать, чтоб не своровали, а сделал иконостас из таких же икон, но бумажных. Покрыл их лаком, стали как старинные. Всё равно украли, пока я ездил в Россию. Наверное, подумали, что настоящие, византийского письма…

– Помимо скитов и келий, здешний монастырь имел ещё несколько метохов. Скит – это фактически маленький монастырёк на территории другого монастыря, келья – домик с церковью, метох – монастырские угодья: сад, виноградник, огород, тоже с братским корпусом и церковью. Скиты св. Илии и св. Андрея пришли в запустение и отошли к грекам. Остался один-единственный метох Крумица. Раньше там жило человек четыреста, а теперь никого не осталось. Некому обрабатывать. Пришлось сдать в аренду…