Наступал Постмодерн, с его моральным и ценностным релятивизмом и провозглашением множественности истин.

Остывание и вырождение Модерна, который, отрекшись от собственных основ, стал превращаться в своеобразное неоязычество, началось ещё сто лет назад. Общество той же Европы ощущало, что рациональность без ценностей ему не нужна – так же, как не нужны иррациональные ценности.

И первым мятежом против ухода ценностей стал фашизм – контрмодерн, который призвал вернуться к миру ценностей, варварства, примордиальности. Контрмодерн говорил, что человеку есть за что умирать – остывающий Модерн утверждал, что жизнь превыше всего и умирать не за что. И когда они пришли в лобовое столкновение, оказалось, что тот, кому есть за что идти на смерть, всегда сильнее того, кто хочет жить во что бы то ни стало. Оказалось, что остывающий Модерн, рациональность без ценностей, не может вообще ничего.

И он бы не пережил этого нашествия. Его тогда спасло существование триумфально развившегося в России / СССР мира Сверхмодерна.

Те, кто говорят, что Россия существовала вне воздействия эпох Возрождения и Просвещения, ничего не понимают в русской истории. Да, их воздействие сказалось на России позже. Но и от М. В. Ломоносова и от А. С. Пушкина – весь XIX век – Россия жила идеями Возрождения и Просвещения. Можно, конечно, говорить, что русские крестьяне XIX века не читали Вольтера, – но его не читали и французские крестьяне XVIII столетия.

Модернизация России (в конструктивном смысле слова, а не в смысле «вестернизации») имела ту уникальную особенность, что при утверждении рациональности не были разрушены ценностно-сакральные ядра. То есть сохранялось единство традиционного и рационального. Именно в этом была суть Советского проекта: равновесие сакральности и рациональности. Поэтому вначале войны французы сдали Париж, а голландцы – Амстердам. Советские люди не сдали ни Ленинград, ни Москву и насмерть стояли в Сталинграде. Кто во Франции встал во главе Сопротивления? Консерватор и националист де Голль и компартия Франции – носители Традиции и Сверхмодерна.

Говорить сегодня, что Россия – «недомодернизированная страна», и звать к избавлению от традиционного – значит призывать не к её модернизации в классическом смысле слова, то есть не к рациональности XVIII века, а к постмодернизации, основанной на вырождении сначала традиции рационального, а затем и всего человеческого.

Точно так же методологически неверно началом успеха и конструктивной модернизации (даже если говорить только о старом Модерне, а не Сверхмодерне) считать правовое государство и первенство законов. Неверно по ряду причин.

Во-первых, закон признаётся и работает только тогда, когда он сам становится частью традиции. А значит – подтверждает себя рациональностью и признанием его моральной обоснованности. Право потому и является правом, что предполагает санкцию за несоблюдение. Но санкция в полной мере работает лишь тогда, когда за законом признан некий моральный авторитет. Если в основе закона не будет лежать традиция, мораль и, соответственно, некая доля справедливости – никакие санкции не обеспечат его соблюдения. Наполеону удалось утвердить свой великий кодекс лишь потому, что, диктуя его и жестоко принуждая к его соблюдению, он опирался на моральные интенции Великой Французской революции.

С законами в России часто были проблемы, и афоризм о том, что их строгость уравновешивается необязательностью их соблюдения, родился именно потому, что власть, провозглашая законы, слишком часто игнорировала то, чем жил народ. Если считать, что народ жил традицией и сакральностью, а власть – рациональностью, то тут ещё нужно поспорить о том, кто чем должен поступиться. Но то же рациональное сознание подталкивает к выводу о том, что если кажущиеся рациональными законы будут противоречить живущим в народе традиционным основаниям – традиции сметут либо обессмыслят любые благие пожелания власти. А власть, которая принимает законы, отвергнутые обществом, вряд ли можно считать носителем рациональности и современности. Вообще, говоря о ценностях Модерна, необходимо отметить, что он рассматривает народ в качестве единственного суверена. И власть имеет право принимать только те законы, которые готов воспринять народ.