Корчага с полными щами, накрытая сковородой и, видимо, недавно вынутая из печи и ещё не успевшая остыть, дымилась посреди стола, распуская вокруг себя нестерпимый аромат, заставляющий слюну течь против всякого желания. Коврига ржаного хлеба лежала рядом на белой, тщательно выскобленной досочке. От неё уже было отрезано несколько широких ломтей, но нож лежал рядом на случай, если потребуется отрезать еще.

Небольшие огурцы горкой лежали в миске возле хлеба, а рядом с ними в такой же миске лежали перья чеснока и лука, надерганного вместе с небольшими, но крепкими луковицами. Тут же стояла глубокая миска с густой сметаной. Все это дополняла крынка с холодным квасом.

– Пообедаем и отдохнём немного,– произнёс дядька Иван, садясь за стол.

За ним, словно по команде, бухнулись на лавки Стёпка с Сёмкой. Уселся и Егор. Тётка Марья начала разливать щи по мискам.

– А ты чего в стороне разлёгся? – обратилась она к лежавшему под кустом вишни Верному, высунувшему язык и безотрывно смотревшему на всё происходящее. – Иди уже, ешь!

Взяв со стола заранее приготовленную миску с уже остуженными щами и накрошенным туда хлебом, тётка Марья поставила её на землю возле Егора, и Верный, который давно наблюдал за каждым движением тётки Марьи, неспешно поднялся. Сохраняя в каждом своем движении степенную важность, он подошёл к миске и вместе со всеми принялся за еду.

– Вот ведь какой! – засмеялась тётка Марья. – Голодный, небось, больше, чем хозяин, а идет, словно барана перед этим съел.

Женщина она была добродушная, никогда не унывающая и находила повод посмеяться по любому мало-мальскому случаю. В этом отношении Иван Силыч, её муж, составлял её полную противоположность. На шутки он реагировал вяло, а смеющимся его почти никогда и не видели. Неспешно он откусывал лук, предварительно обмакнув его в солонку. Так же неспешно хрустел огурцом и, откусывая большие куски хлеба, хлебал глубокой деревянной ложкой горячие, обжигающие щи, не обращая, казалось, ни на что внимания. Но это только казалось, так как следил он за всем внимательно, и, как только Сёмка, зазевавшись, пролил мимо кружки квас, он тут же несильно хлопнул ему по лбу ложкой. Сёмка потёр ушибленное отцом место, но совсем не обиделся, так как вину свою понимал. Мать вытерла лужицу кваса, растекшуюся по столу, чистой тряпицей и также отвесила Сёмке небольшой подзатыльник. Тут уже Сёмка посчитал должным насупиться и выразить на лице всевозможную глубокую обиду несправедливостью двойного наказания. Впрочем, на его деланно кислую мину никто внимания не обратил, и Сёмка, быстро поняв бесполезность своей напускной обиды, как ни в чём не бывало продолжил трапезу.

Обед закончился, и Иван Силыч, отерев бороду, сказал:

– Жар перегодим и дальше займёмся.

Тётка Марья начала убирать посуду со стола, а Сёмка со Стёпкой улеглись прямо на траву в тени деревьев. Дядька Иван отправился отдыхать на скамью, что стояла у стены избы, и вскоре захрапел. Егор также улёгся отдыхать рядом с Верным под вишню и закрыл глаза.

Ветерок обдувал лицо, давая небольшую, но все же свежесть в это жаркое время. Лучики солнца, пробираясь сквозь густую листву, кололи глаза сквозь закрытые веки, но усталость быстро взяла своё, и Егор уснул.

– Вставай! Пора за работу! – Дядька Иван сидел на корточках рядом с Егором и неспешно расталкивал его. – Устал, поди, Егорушка?

– Немного, дядя Иван.

Егор поднялся и пошел к овину. Сыновья Егора Силыча, потягиваясь и позёвывая, пошли следом.

Работа, сперва после обеда не спорившаяся, вскоре всё же вошла в своё русло, и к исходу дня овин уже стоял под новой кровлей.