– …неразлучные подруги, – увлеченно объяснял Лихтенфельд, – прямо неразлучные; их, говорят, водой не разольешь. Черненькая – это самая красивая в классе, такая Люська Земцева, страшная недотрога и вообще умнее всех. У нее мать – знаменитый физик, в нашем НИИ работает…

– Да? – заинтересовался Сережка.

– Гад буду. А другая, так это же племянница майора Николаева, про которого вот в газетах писали – ну, Герой Советского Союза…

– А-а, тот самый… слышь, Сашка, в ту зиму не он приезжал доклад делать на двадцать третье февраля?

– Точно, он и есть. Так вот эта Танька – его племянница, у него и живет…

Сережка усмехнулся:

– Елки-палки, какие всё знаменитости… ну, а она сама как?

– Да ничего, ребята говорят – не вредная…

В этот момент рыженькая повернулась к подруге, шепча что-то ей на ухо и давясь от смеха. Едва только Сережка увидел ее профиль с коротким носом и по-детски припухшими губами, как он сразу вспомнил, где и при каких обстоятельствах они встречались.

– Вот что-о-о, – прошептал он, ошеломленный своим открытием. – Так это, значит, она, зараза… Говоришь, не вредная? – ехидно спросил он у Лихтенфельда. – Знаешь, Сашка, ты уж лучше усохни с такой информацией! Тоже мне, "я их всех заранее изучил"… много ты ее изучил, эту Таньку!

…Случилось это весной, в самый разгар работы над злополучной моделью. Было уже поздно, и он сидел один в пустой ярко освещенной лаборатории, торопясь закончить обмотку статора, чтобы успеть сегодня же его прошеллачить и поставить на ночь в сушилку Внезапно дверь распахнулась с таким треском, будто в нее ударили сапогом, и в лабораторию ворвалась незнакомая долговязая девчонка, командным тоном потребовавшая "немедленно говорить с товарищем Попандопулом". Сережке надолго запомнился этот картавый, нездешний какой-то говорок.

За полчаса до этого он поругался со своей бригадой и сейчас был в самом собачьем настроении, со взвинченными от куренья нервами. При шумном появлении девчонки он вздрогнул и сбился со счета витков.

– На кой тебе с ним говорить? – грубо спросил он у посетительницы, подавив желание запустить в нее тяжелым статором.

Девчонка независимо прищурилась, морща короткий нос.

– Это мое дело!

– Ну и проваливай, раз твое. Я – помощник завлаба, понятно?

– А-а, помощник. – Посетительница сразу приняла мирный тон. – Ну, так бы и сказал! Хорошо, тогда я могу разговаривать с тобой. Дело в том, что мне нужно записаться в лабораторию… – Она осмотрелась и неуверенно спросила: – Это ведь энергетическая, правда? Турбины здесь строят?

– Турбины? – с удивлением переспросил Сережка. – А тебя что, турбины интересуют?

Он недоверчиво посмотрел на девчонку, ответившую на его вопрос энергичным кивком. Турбостроение считалось одной из самых трудных областей моделизма, оно требовало большого навыка и терпения; неужто эта курносая…

– Да ты сядь, – смягчился Сережка, – вон табуретка в углу. Бутыль составь на пол, только осторожнее – там кислота.

Турбостроительница притащила табурет и уселась напротив Сережки, сразу же завладев его карандашом и листом с расчетами статорных катушек. Тот не протестовал, решив, что она хочет набросать ему эскиз какой-нибудь новой конструкции, и даже со стыдом подумал о своем невежестве в вопросах турбинной техники.

– Ты понимаешь, – сказал он почти с уважением, – у нас сейчас из турбинистов нет никого, да и вообще здесь как-то по тепловым двигателям никто не работает. Все больше по электрике. А ты с турбинами давно дело имеешь?

– Нет, не очень, собственно совсем недавно, – затараторила девчонка, – но только они меня очень интересуют, правда! А вообще недавно. Позавчера я пошла к сапожнику забирать туфли, и он их завернул в газету, и я пока ждала автобуса – прочитала о турбине Капицы. Это чтобы получать жидкий – ну, как его… чем надувают стратостаты!