Хотя бы с отделением повезло. Пятнадцатое, острое мужское – большую часть первого года Мария Станиславовна провела именно здесь. Врачи, медсёстры, санитары – все знакомые, даже некоторых пациентов она видела прежде.

И снова ей предстояло целыми днями сидеть в ординаторской, печатать длинные анамнезы и писать дневники в компании заведующего и врача. Те с первых дней знакомства были самим добродушием и во всём старались ей помогать. Возможно потому, что память о собственной долгой учёбе была свежа – обоим не исполнилось ещё и тридцати.

Сан Саныч – заведующий, чрезвычайно живой, беспокойный, порывисто-взбудораженный даже порой – учил её подбирать препараты и оформлять документы. Да и как тут не быть взбудораженным, спрашивается, когда, кроме заведования отделением на сорок коек, ведёшь частную практику с выездами на дом да ещё «поддежуриваешь» на полставки в другой больнице?

Павел Сергеевич, закончивший ординатуру всего пару лет назад, вдумчивый, проницательный, мягкий и степенный не по годам, делился с ней книгами из своей обширной коллекции – такими, что не во всякой библиотеке сыщешь, – и она поглощала их с трепетным упоением.

Марии Станиславовне не на что было жаловаться. Она давно привыкла к этому отделению – пожалуй, могла бы даже назвать его уютным, – прониклась сдержанной, но искренней симпатией к врачам. И сейчас ей было горько и тошно от собственного притворства перед теми, кто ей доверяет.

Ожидания имеют свойство осуществляться, поэтому столь угнетающая шаблонным однообразием бумажная рутина, в неизбежности которой Мария Станиславовна была убеждена, почти целиком поглотила её первый учебный день.

Из больничного арсенала в очередной раз исчезли некоторые лекарства, о чём сообщили утром – обычное дело, закончились в аптеке, а новых не привезли, – и обитателям ординаторской пришлось срочно менять лечение всем пациентам, которые их получали.

Сан Саныч, всё принимавший близко к сердцу, сидел с краю стола как в воду опущенный, беспокойно крутя пальцами ручку вместо того, чтобы использовать её по назначению, и в мрачных красках расписывал, какой бедлам теперь наступит. Невозмутимый Павел Сергеевич и Мария Станиславовна, расположившись друг напротив друга, смиренно заполняли стопку медицинских карт, исправляя во всех назначениях трифтазин на галоперидол и амитриптилин на феварин.

– Это же невозможно! Препараты разного действия, – сетовал Сан Саныч.

– Ничего, полечим чем есть, – не прерывая письма, отзывался Павел Сергеевич.

– Вот подожди, сейчас начнётся, – не унимался заведующий. – У меня десять человек на амитриптилине шло, другие антидепрессанты им всё равно что вода. А этот Болтунов, третий месяц лежит который… Как я ему трифтазин назначил – всё, другой человек. Выписывать собрался на следующей неделе, а тут – на тебе. Короче, жди массового обострения.

Мария Станиславовна безмолвствовала, автоматически водя ручкой по бумаге.

Несовершенство современной психиатрии, да и медицины вообще, уже давно начало проступать перед её мысленным взором, который она до последнего настойчиво отводила в сторону. Чтобы не думать об этом, не смотреть в глаза неоспоримой истине.

И сейчас она старалась гнать еретические мысли, но, подстёгнутые разговором врачей, они всё настойчивее лезли в голову, не спрашивая разрешения.

Ведь лекарства, по сути, только блокируют определённые рецепторы в мозге или иным способом регулируют обмен химических веществ, лежащий, как считается, в основе всех психических процессов. И это единственно верный способ восстановления душевного равновесия, если считать пресловутую душу – психику, сознание – побочным продуктом биохимических реакций в мозге.