– Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…

Жизнь вокруг будто замедлилась – множество голосов слились в единую какофонию звуков, жители, приходившие ко мне, чтобы проведать и накормить, представали единым размазанным полотном, по которому небрежно провели кистью.

Тени, что клубились в каждом из углов, смотрели своим хищным взглядом и жадно облизывались, словно стервятники, которые вот-вот будут пировать падалью. Но только умирать я не собирался. Существование превратилось в колесо, из которого не выбраться, – утром Злата приносила завтрак, кормила с ложки, как немощного, молча убирала посуду и оставляла дверь открытой, чтобы впустить в комнату свежий воздух. В обед появлялась какая-то из дриад, умывала меня, пока я стоял около мыльного таза, подобно каменному изваянию. Многие считали, что мой разум повредился после того, как Касандра покинула селение, но я был слишком слаб, чтобы сказать им, что это не так.

Поначалу я хотел проникнуть ночью во дворец к демону и убить их вместе с феей, пока они спали. Но будто кто-то дергал за нить судьбы каждый раз, когда в голове возникали такие мысли, мол «прекрати, Йенс, это не решит проблему, тебе не станет от этого легче».

Станет. С каждым днем мне становилось все хуже – темные силуэты в углах комнаты касались во сне, вкладывая в голову чужие голоса и крики, от которых хотелось оторвать уши и закричать следом, разделяя боль незнакомцев. Когда я бодрствовал, лежа на полу и отсчитывая биение собственного сердца, тени опасались приближаться и кидали жадные, озлобленные взгляды.

Жители Джомсона не видели силуэты, поэтому спокойно заходили в мою хижину и делали повседневные дела – меняли смятые потные простыни, наливали в медный таз свежую воду и клали на табурет пучок лаванды, которая, как они считали, отпугивала темные силы. Только все это неправда. Истинную тьму не отпугнет ни одно растение, несущее очищающее воздействие не только на тело, но и на душу.

Скрестив руки на груди, я хрипло продолжал отсчет, чувствуя, как легкий ветер проскользнул через дверную щель.

– Сорок два, сорок три, сорок четыре.

– Я бы посочувствовала тебе, не будь ты так жалок.

Отрешенным взглядом я обернулся на голос, устало выдохнул и прикрыл глаза, стараясь прогнать морок.

«Лучше бы я сошел с ума, нежели вновь встретился с ней», – промелькнувшая мысль вызвала у меня полуулыбку.

– Могу организовать это в два счета, только скажи. Ты знаешь, что я мастер в том, как свести с ума.

– Что тебе надо?

– О, наша пташка очнулась от дурного сна и заговорила? Верный признак того, что ты идешь на поправку.

– Я не болен.

– О нет, Йенс, болен.

Я слышал, как отстукивали туфли Смерти по деревянному полу с таким остервенением. Она все такая же, какой я помнил ее в момент нашей первой встречи, – часть лица привлекательная, девичья, которая, должно быть, осталась в память о прежней жизни, вторая – череп, где местами свисала гнилая плоть, вокруг которой вились черви, пытаясь забраться поглубже и полакомиться.

– Почему ты просто не можешь оставить меня в покое?

Мой обреченный голос, прозвучавший с неким раздражением, эхом отразился от стен. В ответ послышалось веселое хмыканье Смерти, которая, судя по шороху одежд, присела рядом на колени. Одной рукой девушка обхватила мой подбородок, и, сколько бы я ни сопротивлялся, ее железная хватка властно, но осторожно повернула голову на себя. Продолжал держать глаза закрытыми, не желая смотреть на Смерть, которая бесцеремонно лезла в мою жизнь и пыталась раздавать свои никому не нужные советы.

– В последнюю нашу встречу ты пытался меня убить, но мое мертвое сердце прощает тебя. В последний раз. Столько раз оступался, столько раз творил зло… разве этому я тебя учила, Йенс? Неужели ты ничего не понял?