Я замираю на пороге, чтобы набрать в грудь побольше воздуха. Коленки трясутся от волнения. Это не просто мой первый рабочий день здесь, а, вообще, во всей моей жизни. «Марио-пицца» – типичная маленькая несетевая забегаловка. Место, куда прогресс дойдет ещё не скоро, поэтому на кассе нет никаких табло с готовностью заказа. Со службами доставки они тоже не сотрудничают. Спасибо, что хоть вычислять стоимость приходится не на римских счетах. Но так только лучше. Негде напортачить.

Менеджер выдает мне форму: сиреневую футболку, идиотский фартук с улыбающимся пепперони и замусоленный козырек.

– Что бы ни случилось, не забывай улыбаться. И никуда не торопись, сегодня твой первый день.

Он уже поворачивается, чтобы бросить меня один на один с планшетом и кучей бумажек, но я окликаю его в последний момент:

– А когда приходить за зарплатой?

– Я выдам тебе платежную карту через две недели.

Две, черт возьми, недели. Я думала, что здесь платят в конце дня, и я смогу поскорее свалить от Келли. Но, чувствую, я с ним застряла не меньше, чем на полмесяца. Он так воодушевлен тем, что сможет трахать меня каждый день, что вряд ли теперь согласится брать деньгами. А на мотель мне по-прежнему не хватит.

Клиенты идут одни за другими. Неужели «Марио-пицца» – лучшее место в городе? Хотя вынутая из печи пицца выглядит и правда очень аппетитно. Начинки в ней точно больше, чем в «Домино’с». Ноги гудят с непривычки, а рот сводит от постоянной улыбки. Не прошло даже четырех часов, а уже хочется кричать: «Мама, забери меня отсюда», и броситься к ней на ручки. Но вовремя осекаюсь, вспоминая, что она меня предала.

На следующий день после выпускного мать ворвалась в мою комнату с криками и воплями. Моя голова раскалывалась от ночных слез, но вместо того, чтобы пожалеть меня, она орала: «Как тебе только взбрело это в башку, мелкая потаскуха». Гаррет пошел на опережение, он первый рассказал матери о том, что произошло накануне. И в его версии я пьяная в стельку полезла к нему целоваться и предлагала себя, а он стойко выдержал мой напор. Именно поэтому мне нельзя ехать ни в какие колледжи, если я совершенно не могу себя контролировать. Надо ещё подрасти.

Я так и не смогла её ни в чем переубедить. В подростковом возрасте я стала много врать. А что ещё остается делать, когда тебе всё запрещают? И меня не раз ловили за этим делом. Так я подпортила себе репутацию. Но чтобы врать насчет такого? Никогда. Несколько дней я билась в истерике, пока надежды окончательно не покинула мой разум. Мать мне никогда не поверит. Я собрала вещи и уехала. Уехала туда, где они не станут меня искать.

Телефон весь день вибрирует у меня в кармане. Во время перерыва я вынимаю симку и вставляю новую. Надоели. Я им всё сказала в прощальной записке. Подруг тоже предупредила, что уезжаю по своей воле. Полиция искать меня не станет, мне уже исполнилось восемнадцать: буду делать то, что считаю нужным. В моем случае это лыбиться местным школьникам и работягам, а также убирать блевотину с пола. Ровно к концу моей смены удачно зашел торчок на отходняках.

Снаружи сигналит машина – уже знакомая «Хонда». Я киваю и убегаю в подсобку переодеваться. Уже чувствую, что меня ждёт этим вечером.

– А тебе идет форма, Джин. Наверное, много чаевых оставили.

Громко хлопаю дверцей и недовольно смотрю на него.

– Почему у тебя такое хорошее настроение, ты разве не устаешь в своей шиномонтажке? Физическая работа, все дела.

– Уже привык.

– А я валюсь с ног.

– Ничего, мы сможем хорошо отдохнуть перед сном.

Закатываю глаза, явно давая понять, что не хочу знать подробности. По правде я совершенно не представляю, чего от него ждать. Все мои предыдущие парни были мне ровесниками. Они сами от слова «секс» падали в обморок. И все наши занятия любовью скорее были механическими. Лишь бы побыстрее поставить галочку в графе: «Я больше не девственник». Не знаю, получали ли они удовольствие, вообще. Но я точно нет. Поэтому полгода назад я бросила последнего парня и стала готовиться к экзаменам. Знала бы я тогда, что закончу вот так.