Задача автора в этих условиях – противостоять забвению (здесь Р. Антельм был близок большинству тех узников, кто решил устно или на бумаге свидетельствовать о своем трагическом опыте). Пребывание в лагере привело Антельма, как и многих других, к аксиологическому кризису. «Когда мне станут говорить «Бог», я буду отвечать «Дахау» – эта максима точно отражает его отношение к метафизической реальности после лагеря. В результате этого кризиса сакральное и профанное у Антельма меняются местами, то есть если для Бога нужно сохранить душу, то в Дахау нужно любой ценой сохранить тело, ускользнув от реальности лагеря. Поэтому, согласно Р. Антельму, эскапистскому мироощущению в лагере должно быть подчинено все, даже смерть. «Смерть сильнее, чем СС. СС не в силах преследовать человека после смерти… Были моменты, когда можно было покончить с собой, только чтобы продемонстрировать силу в отношении СС, представившись закрытым объектом, каким мы становимся после смерти, мертвым телом, повернувшимся спиной, плюющим на их законы, уходящим к пределу»[32]. Если бы Р. Антельм продолжил свидетельствовать, то его работы были бы не менее известны и имели бы не меньшее значение, чем книги П. Леви или С. Визенталя. Однако «Род человеческий» остался, как и у П. Нейрата, единственной книгой Р. Антельма.

На следующий год после выхода работ П. Леви и Р. Антельма увидела свет статья психолога, бывшего заключенного Бухенвальда Эрнста Федерна «Террор как система. Бухенвальд как он был»[33]. Сын известного психолога П. Федерна, как он сам себя называл, «психолог от рождения», Э. Федерн, как и Б. Беттельгейм, с которым он встречался в заключении в Бухенвальде, обратил в своей статье внимание на то, как в условиях лагеря работают описанные до войны Сандором Ференци и Анной Фрейд механизмы защиты, выражающиеся в отождествлении жертвы и агрессора. Э. Федерн на основании собственных наблюдений подтвердил, что те защитные механизмы, которые считались ранее присущими главным образом только детям, оказались характерными и для взрослых людей, когда последние находятся в регрессивном состоянии психики. Как и Б. Беттельгейм, Э. Федерн нашел наглядное подтверждение двух важных психоаналитических гипотез: при сильном психическом напряжении человек регрессирует и развивает в себе инфантильные механизмы защиты.

В 1949 году была издана работа «Сильнейшие: свидетельство»[34] заключенного Дахау, Освенцима и Нойенгамме Г. Лангбейна. В Освенциме Лангбейн был помощником врача-эсэсовца в лазарете, регулярно встречался с Менгеле и видел то, что не было доступно обычным заключенным. После освобождения он с трудом издал указанную работу, написанную в 1947–1948 годах, после чего наступил значительный перерыв. «У моей работы был долгий подготовительный период, – пишет он, – первый набросок я сделал 30 января 1962 года, но все равно еще не был уверен в необходимости моего труда»[35]. Подтолкнул Лангбейна к продолжению работы Франкфуртский процесс над функционерами Освенцима 1963–1965 годов, на котором он присутствовал, и после его завершения Лангбейн опубликовал двухтомный документальный отчет о процессе.

Это побудило его к написанию новой книги, и эта работа заняла почти десять лет. Лангбейн собирал источники, опрашивал выживших свидетелей, анализировал свой собственный опыт и свидетельские показания эсэсовцев на Франкфуртском процессе. Результатом стала работа «Люди в Аушвице»[36], вышедшая в 1972 году. В беседе с австрийским политологом А. Пелинке он пояснил, что использование слова «люди» должно было показать, что он в своей работе стремится быть максимально объективным и не демонизировать даже эсэсовцев. «В своей работе, – пишет Лангбейн, – я руководствовался принципом, сформулированным Анджеем Виртом в его постскриптуме к рассказам Тадеуша Боровского об Освенциме: «Чтобы добраться до истины, говоря о массовых убийствах в ХХ веке, нельзя демонизировать убийц или сакрализовать жертвы. Главным предметом обвинения должна стать бесчеловечная ситуация, созданная фашистской системой»