Девушка вдохнула полной грудью свежий горный воздух, стремительно холодевший в сгущавшихся сумерках, и поспешила к роднику: она должна была вернуться затемно. Ненадёжные камни выскальзывали из-под ступней, но выросшая в этих местах ХынСаа без труда продвигалась вперёд. Ноги её сами ступали правильно и легко. Наконец, спустившись к ключу, она склонилась над влагой, журчавшей прохладой, и не удержалась от порыва глотнуть, зачерпнув воды, прежде чем набрать кудал. Вода здесь была невероятно-вкусной: чистая, студёная, она была слаще мёда и молока. Вытерев губы тыльной стороной ладони, ХынСаа замерла в предвкушении, заслышав знакомый цокот копыт, и привычным движением изящно опустила кудал в родник. Вода хлынула в горлышко, и девушка сдержанно улыбнулась, услышав традиционное:

– Да принесёт благо этот вечер, ХынСаа!

Приподняв наполнившийся кудал, ХынСаа грациозно поднялась на ноги и подарила юноше робкий, светившийся чисто девичьим смущением взгляд, тотчас спрятанный взмахом ресниц.

– Счастлив твой приход, Дотт, – тихо вернула она приветствие.

Дотт был тем мальчишкой, что нашёл её у реки в памятный вечер, оставшийся в сознании ужасом, подаренным багровым взглядом, и растерянностью той, у которой не было ни единого ответа на свои вопросы. Искреннее желание поддержать и сочувствие Дотта вскоре переросли в крепкую детскую дружбу; дети вместе пасли овец, бегали по горным тропкам в поисках отбившихся от стада коров, собирали цветы и играли в незатейливые игры. И лишь после обряда, когда юноша по давней традиции племени доказал своё право называться мужчиной, показав умение владеть оружием и прекрасно держаться в седле, его встречи с ХынСаа стали редкими и зачастую тайными: строгие законы ламарцев не допускали ни прикосновений, ни даже долгих взглядов друг на друга. Девушка и сама стала замечать, что их дружба переросла в нечто большее; выросшая в этом племени, она давно научилась мыслить, как ламарцы. Была только мудрее многих сверстников.

Осторожно подъехав на коне, Дотт не сказал ни слова, протянул руку, и ХынСаа, не поднимая взгляда, молча подала кудал. Она позволила себе искреннюю улыбку, услышав, какими жадными глотками юноша начал пить воду. Её немало радовало то, что её связывают с будущим мужем не только традиции горного племени, но и давняя дружба.

– Будь любима всеми жаждущими, – сорвалось с губ Дотта воспитанное традициями пожелание. Девушка приняла кудал, и он, оглядевшись, заметил: – Темнеет… Поспеши домой.

ХынСаа кивнула, и юноша спросил с надеждой:

– А завтра придёшь?

Она снова искренне улыбнулась и, выждав несколько мгновений, вновь закивала.

– Передавай приветствие родителям, – попросил Дотт.

– Здоровья твоему отцу, – отозвалась ХынСаа и легкой поступью поспешила по холму наверх, в сторону селения.

Сложенные из камня дома с примыкавшими к ним пристройками, в которых ночевала скотина, были окутаны уплотнявшимися тенями. Вечер стремительно перетекал в ночь, селяне зажигали вделанные в стены факелы, пламя которых разгоняло сумерки. Шумела листва в кронах боярышника, белела в темноте тропинка. Заметив стройные силуэты лошадей возле коновязи у дома вождя, ХынСаа подбежала ближе и нахмурилась: сбруя, украшенная серебром и орлиными перьями, подсказала, что к Нийсхо приехали гости из соседнего клана, охранявшего самую границу ламарских земель. Девушка поспешила в дом, понимая, что нужна принимавшей послов матери.

Оставив кудал в хозяйственной комнате, ХынСаа неслышно вошла в комнату, заполненную запахами печеных лепешек из ячменя и вареного мяса.

– Прости, что задержалась, уни, – опустив голову, извинилась девушка и тотчас взялась разливать по глиняным чашкам бульон, зачерпывая из висевшего в очаге котелка.