– Мы вас вчера ждали! – потом поскрёб жиденькую бородёнку и спросил с затаённой надеждой: – А Мерлен Петрович не приехали-с, значится?

Я картинно развернулся к карете. Открыл дверцу, заглянул внутрь. Потом спустился на карточки и заглянул под карету. Тварь тут же метнулась между колёс, понюхала землю и уставилась на меня, мол, что там интересного? А я повернулся к старосте и развёл руками:

– Не приехали-с Мерлен Петрович.

Белобрысый паренёк, судя по нарукавникам – местный писарь, хихикнул, но тут же испуганно замолчал, потому как староста на него таким грозным взглядом посмотрел, что даже мне страшно стало. Потом повернулся ко мне и засопел недовольно:

– Шутить изволите, господин?..

– Пентюх, Семён Петрович, – представился я, услышал очередной смешок молоденького писаря и добавил: – Писарь земской управы. Прибыл в командировку, чтобы описать все детали убийства, произошедшего у вас.

– А почему не вчера приехали-с? – невпопад спросил староста, – Егор Пантелеевич обещали ещё вчера человека прислать! Жарко же! Труп уже того, пованивать начал. Так мы его вчера закопали к вечеру!

– Как вчера? – удивился я, – Приказано ж было, до приезда уполномоченного труп не трогать!

– Так он у нас под избой лежал-с, – заговорил извиняющимся тоном староста, – Вчера терпели-терпели. Но вонь такая стояла – терпеть нету никакой возможности! А Федос…

Староста кивнул на смешливого белобрысого писаря:

– Весь день с палкой собак отгонял, которые к трупу подойти пытались!

– Да мне что теперь делать? – спросил я старосту.

– Так Федос зарисовал убиенного! – тут же сказал староста, – И свидетели готовы на всё! Мы аж целых троих приготовили! Ваську Кривого, Митрофановну, да Корнея! Вы токма скажите, что с ними сделать надобно? Виселиц у нас нету!

– В смысле, что с ними сделать? – я почувствовал, как у меня начался нервный тик, – Они свидетели?

– Свидетели, – немного испуганно кивнул староста, – Да вы не переживайте, их деревенским сходом назначили, и они согласные на всё! Васька – бобыль, детей нету и не будет. Митрофановна ужо совсем старая – ослепла и почти не ходит, жизнь в тягость. А Корней – шалопут! Но за обчество готов пострадать!

Я размял руками щёки, надеясь утихомирить тик, и произнёс:

– Ведите, показывайте, где вонявший убиенный лежал!

Вони никакой не ощущалось. Лишь трава на месте убийства была примятая. Да затоптано всё селянами. Но я смотрел не туда. Я с удивлением смотрел на бревенчатую стену дома, где были мелом намалёваны какие-то каракули. Если вкратце, то горизонтальная восьмёрка, из которой хаотично торчали четыре тонкие чёрточки, оказалась разрисована вдоль и поперёк.

– Эт-то что? – от волнения я даже заикаться начал.

– А это как раз Федос убиенного нарисовал! – стал объяснять мне староста.

Я сел на какое-то брёвнышко, достал папироску и закурил, поглядывая на каракули. Тварь неодобрительно покосилась на меня, но ничего не сказала. Хотя она и говорить не умеет, конечно, но это не важно. Я поскрёб затылок и проговорил:

– Зовите, Владимир Пантелеевич, своего микеланджело!

– Кого звать? – всполошился староста, – Мы таких не знаем, господин Пентюх!

– Федоса зовите! Пусть объясняет, что нарисовал! А то непонятно ни черта.

– Как непонятно? – Корюх аж руками всплеснул: – Вот же мундир! Иностранный. И пуговицы на нём. Блестящие. Видите?

– А! – воскликнул я, – Эти паучки – пуговицы?

– Какие паучки? – обиделся Владимир Пантелеевич, отчего лицо его ещё больше сморщинилось, а глаза, казалось, ещё ближе съехались друг к другу: – Это пуговки! А от них лучики! Сияли пуговки так, значит!