Никто не умирал,
Ничто не перестало.
Мой прадед, вняв стеклом
Взволнованному свету,
Листает за столом
Хрустящую газету.
На сковородке соль
Потрескивает рядом,
И генерал де Голль
Командует парадом,
Звон золотой струны
Страну Советов будит —
И не было войны,
И никогда не будет.
Пойман за чтением
Я не стану попусту гадать,
Лишь о том скажу, что знаю твёрдо,
Нарисую в толстую тетрадь,
Будто схему хитрого аккорда,
Шаг за шагом выверенный путь —
Маму, домик, дерево и птицу…
В книжке сладко мне перевернуть
За страницей мятую страницу,
Фонарём китайским осветив
Глубину событий невозвратных,
Паутинкой мыслей аккуратных
Заплетя спасительный мотив.
А потом по светлому пятну
На горбу ночного одеяла,
Обнаружат жизнь и старину,
Скажут: – Стой в дремоте у причала!
Отберут фонарь и в темноте
Напоследок, шёпотом, сердито:
– Школа ждёт, кофейник на плите,
Молоко вскипело и разлито!
Круиз
Над Австрией дожди. Дунай переползают
Коньячная мигрень и облаков гряда.
Я чувствую спиной, как с лошади слезают
Два Штрауса – отец и сын. «Сюда! Сюда!» —
Со стапелей вопят румынские поморы,
Да так, что, русским, нам ни слова не понять;
И в ящиках несут большие помидоры,
Бананы и абсент. Здесь главное – не спать!
Не просто крепок сон от воздуха свободы:
Пока рассудок спит, чудовища ползут
И, кожистым крылом нащупывая броды,
Заходит Люцифер в сверкающий мазут.
Mit lachen springen sing бродячие лютнисты,
И ворохом купюр наполнен их футляр.
Качает катера восторженная пристань,
И дышит ресторан, красивый, как пожар.
Не видит враг врага, и друг целует друга,
Под тентом на столе спит розовый Франц Хальс,
А Штраус-сын торчит на клавишах упруго,
И под его ребром клокочет венский вальс…
Рифмоплёт
Я увлечён бываю, как пчела —
Ковровым многоцветием июля,
Ища слова. Быстрей, чем в доме пуля,
Душа метнётся, глядь – уже нашла.
Но если ставни прежде распахну
В огромный день, в грозу и хищный ливень,
На юг и север, звёзды и луну,
На мамонта сорящий крошкой бивень,
На страшной битвы пламенный пейзаж,
Где бритвы молний даже не скорее
Атаки с фланга, залпа батареи,
На штурм идущих или абордаж…
На океана серое плечо,
Вертящее простором и ветрилом
То до ночи по-адски горячо,
То льдом границу ставя нашим силам…
Тогда – увы – иной раз не могу
Пригодные сыскать цвета и звуки
Вдали тепла, опешивший в разлуке,
Испуганный и бледный, ни гу-гу…
День 1964
Я помню плюшевую ширму
Хрущёвки нашей поперёк,
Когда в мой пятый день рожденья
Давали кукольный спектакль
Отец и мать, и дядя Йося,
Хромой и с чёрной бородой.
Я по двору ходил и детям
Билеты даром раздавал.
И вот их в комнату набилось
Числом не меньше сорока,
И бабушка взяла будильник
И подала им три звонка.
И я со всеми и с открытым
От счастья и восторга ртом
Над ширмы нежным плюшем видел
Двоих весёлых медвежат…
………………………………
Потом – конец, но деда Боря,
Когда уж начало темнеть,
Пришёл и мне вручил в подарок
Искрящий кремнем самолёт.
Comedie russe
Со мной наигрались вы всласть, и —
Опальное сердце, ликуй! —
Холодная оттепель страсти
Влепила мне вдруг поцелуй.
Стремительный шорох воланов —
И голос, ломаясь, дрожит:
– Надеюсь, месье Yemelianoff,
Мой слабости вам не профит…
– Ужель мне, радея о чести,
До старости тискать ваш бант
В своем захолустном поместье?
А старый маркиз-эмигрант…
Как будто не знаете сами!
Брильянтами вымостит путь
И синими станет губами
Слюнявить вам шею и грудь!
– О, нет! Je vous aime, умоляю!
– Ах, нет? Ну так дьявол же с ним!
Покажемте нос негодяю
И нынче же ночью бежим!
Перед дуэлью
Спать осталось мне час, что, конечно, не так уж и мало.
Да и глупо пенять нам на краткость глубокого сна.
Снова чья-то рука мне играючи карты смешала,
И какая-то дрянь в тишине предрассветной слышна.