– Сударь! – учтиво сказал он. – Почту за честь оказать вам посильное вспомоществование, насколько это возможно.

– Не надо! – хмуро ответил я. – Грязно здесь. Запачкаетесь.

– У нас всегда грязно, – сказал Пушкин и грациозно спрыгнуп с деревянного ящика. – Это не Англия, милостивый государь, это Россия.

Он начал спускаться вниз, сделал два шага и замер, остановленный внезапной мыслью.

– Простите, сударь, мне необходимо сделать некое уточнение.

Он устремил глаза к серому небу и забормотал какие-то слова. По ритмичности бормотанья было понятно, что это стихи. Не теряя времени, я в очередной раз начал карабкаться вверх по склону. Вскоре удалось разобрать, что он бормочет.

– Там царь Кощей… Там царь Кощей над златом… Над златом… О! Там царь Кощей над златом ч а х н е т! Неплохо, неплохо. Однако, продолжим. Там… там…

– Там русский дух, – подсказал я. – Там Русью пахнет.

Вонь, действительно, стояла неимоверная.

– О! – воскликнул Пушкин, вынул из кармана шелковый платок и несколько раз плавно обмахнул нос. – Если абстрагироваться от конкретных обстоятельств, то строчка просто гениальная. Позвольте выразить искреннее восхищение вашим несомненным поэтическим дарованием.

Он снова учтиво поклонился и протянул в мою сторону тросточку.

– Держитесь, сударь! Почту за честь оказать вам посильное вспомоществование, насколько это возможно.

– Слышал уже, – хмуро ответил я. – Не надо. Неровен час, шмякнемся оба. Запачкаетесь.

– Не извольте беспокоиться, – Пушкин ободряюще улыбнулся, энергично вскинув подбородок. – Не пристанет.

И он наклонился вперед, чтоб я мог дотянуться до тросточки. Что случилось с нами дальше, неизвестно, потому что я проснулся. Вокруг стояла тишина, аппарат плавно завис в подводном пространстве, и было непонятно, движется он или стоит на месте. Похоже, я проснулся оттого, что прекратилась прежняя вибрация и тряска. Такое иногда бывает: сон нарушается от внезапно наступившей тишины, например, после остановки поезда.

– Петька, ты живой? – спросил я на всякий случай.

– Ё-ожики колючие! – энергично отозвался командор. – Он еще спрашивает! – Кустище возмущенно фыркнул. – Я-то живой, а вот ты был на грани вымирания.

– Не понял! – действительно не понял я. – Что случилось?

– К счастью, ничего. Но могло, и даже очень.

– Да объясни толком, что там еще могло случиться?

– Не там, а здесь, – непримиримо поправил меня Великий Куст. – Ты своим храпом довел меня до полного отчаянья, лишил последней капли гуманизма. Еще немного, и я убил бы тебя своей мозолистой рукой!

– Мой храп мешал тебе уснуть за рулем? – поинтересовался я невинным голосом. Кустенбаум коротко ёкнул и какое-то время молчал, он не ожидал подобного поворота. Я же, напротив, усилил натиск:

– Без моего храпа ты бы обязательно и бесповоротно уснул, а это, как пить дать, привело бы к аварии и неизбежной гибели двух человек – одного хорошего, другого по имени Петр…

– Ну, ты нахал! – изумился Кустинайтис.

– Вот она, черная людская неблагодарность! Вместо медали за спасение утопающих скромный, порядочный человек должен выслушивать незаслуженные упреки и обвинения.

– Аккуратнее с терминами, – предостерег командор. – Тем более, что мы не утопаем, а, кажется, совсем наоборот.

– Всплываем? – спросил я с искренней радостью. – Ура! Да здравствует величайший капитан всех времен и народов Петр Иванович Кустов!

– Всплывать-то мы всплываем, – отозвался Петр Иванович, – но как-то странно. Если верить показаниям приборов, то мы с тобой висим вниз головами. Тебе не кажется?

– Да нет, нормально. А какая, собственно говоря, разница? Мы же поднимаемся вверх, значит, все в порядке. А приборы могли выйти из строя во время наших кульбитов во вражеском неводе. Да и в трубе им, наверно, досталось. В конце концов, ты же сам сказал, что в реальных условиях аппарат не испытывался. Мало ли о чем вы в своей лаборатории мечтали! Гладко было на бумаге, да попутали овраги…