Я все так же наблюдал в иллюминатор за темным силуэтом неопознанного ныряющего объекта, который по-прежнему совершенно синхронно тащился за нами.

– Ого! – воскликнул водитель-руководитель. – Длина двадцать пять метров.

– С чего ты взял?

– Я его отсканировал, – скромно ответил Кустило.

– А что это вообще за посудина? – поинтересовался я.

Вместо ответа компьютерный умелец-очумелец недоуменно пожал плечами. Мы какое-то время помолчали, слушая тишину, в которой ненавязчиво жужжал двигатель да тихонечко сипел кулер системного блока. Знакомый холодок коротенько ворохнулся под ложечкой и тут же исчез, но на смену ему пришло более устойчивое недоброе предчувствие. Похоже, проснулся убаюканный отпускным бездельем инстинкт самосохранения.

– По-моему, пора линять, – сказал я как можно спокойнее, с некоторой небрежностью, как бы в шутку.

– А русалка? – спросил Кустидзе, и в голосе его прозвучала если не язва, то словесный гастрит точно.

– Да в Копенгагене я видел твою русалку!

– Вот она уже и моя! – Кустафа-оглы, похоже, не хотел униматься, но тут началось то, что отвлекло его от зловредного образа мыслей. – О, ёкись-мокись! Они приближаются…

– Я же говорю – линять надо.

Таинственная субмарина пошла на обгон, одновременно с этим поднимаясь до нашего уровня. По мере приближения, неправдоподобно стремительного и явно целенаправленного, её темная туша становилась все больше, очень скоро она загородила собой значительную часть подводного горизонта. Показалось даже, что можно различить приглушенный шум мощных двигателей.

– Бери левее! – начал командовать я.

– Куда? – Великий Куст даже засмеялся, правда, не очень весело. – Слева рифы, просветов пока не видно. Всплывать опасно – волнение на поверхности усилилось. Можно остановиться, но тогда потеряем маневренность…

– О чем же ты думал раньше?

– Разве в твоем присутствии можно о чем-то думать? – саркастически парировал друг детства.

– Ты что-то имеешь против моего присутствия? Открой, я выйду!

– Если мальчик захотел пописать, то придется потерпеть до следующей остановочки…

– Какой нехороший дяденька!

Пока мы бездельно трепались, трепом своим маскируя подлинные чувства, чужая лодка приблизилась почти вплотную, я в свой иллюминатор видел только черную железную стенку, почти неподвижную, так как скорость наших аппаратов снова стала одинаковой. Если сидящий за этой стенкой водила возьмет чуть левее, то легко разотрет нашу лягушонку о рифовый известняк. Конечно, думать об этом не хотелось, да и не приучены мы думать о плохом; напротив, в любой ситуции привыкли верить в то, что коллектив придет на помощь, комсомол поддержит, родная страна встанет на защиту. Кустило из того же теста, именно поэтому проморгал нужный момент, все надеялся на лучшее, все верил, что как-нибудь обойдется по-хорошему…

– Что им надо? – не вытерпел я.

Тишина.

– Есть у тебя какая-нибудь спецтруба для переговоров с подводными рэкетирами?

Кустинский молчал, сосредоточив все внимание на процессе судовождения в экстремальных условиях.

– Ё-охен-мохен! – вдруг заорал он и лихорадочно задвигал руками в разные стороны, включая и выключая одновременно несколько включателей и выключателей. Аппарат содрогнулся, словно наткнувшись на некое препятствие, я внезапно для себя сорвался с кресла и врезался лбом в толстую, черную, железную трубу…

Когда закончился краткосрочный отпуск моей на время отлетевшей души, наш доселе интеллигентный двигатель выл, как старая бомжиха, сердечно приласканная резиновой дубинкой поперек спины. Хотя, может быть, усиление звука можно объяснить за счет мощного гула, заполнившего мою бедную головушку.