Действительно, критерии исправления носили слишком общий характер, и их трактовка всецело исходила от субъективного усмотрения администрации места отбывания каторжных работ. Так, первый критерий («покорность начальству») хотя и подразумевал прежде всего надлежащее исполнение каторжными установленных правил поведения, все же стимулировал больше показное «исправление», чем искреннее стремление вести законопослушный образ жизни. «Воздержанность» как критерий без соответствующего разъяснения также был малоприменим практически; здесь имелось в виду, очевидно, воздержание от совершения «дурных» (терминология того времени) поступков, но в этом случае данный критерий мало отличался от первого по своему содержанию. «Опрятность» вряд ли можно считать существенным критерием исправления осужденного преступника, поскольку это качество мало влияет на криминогенные свойства личности человека. Вместе с тем нельзя не отметить, что последний критерий исправления – «трудолюбие» вполне соответствовал ведущим направлениям пенитенциарной деятельности европейских государств и являлся весомым критерием исправления. Этот критерий прошел проверку временем. Он был и остается одним из основных показателей, по которому осужденные к лишению свободы получают различные льготы. Изменялось лишь его название («честное отношение к труду», «честный труд», «выполнение норм выработки» и т. д.).
При всем этом в Уставе о ссыльных ничего не говорилось о возможности или невозможности перевода каторжных из отряда испытуемых в отряд исправляющихся, если по отбытии установленного срока они не подавали «надежду на исправление», т. е. не отличались ни покорностью начальству, ни воздержанностью, ни опрятностью, ни трудолюбием. В результате такой неопределенности главенствующими нормами, которыми и руководствовались на практике, были статьи о сроках пребывания в качестве испытуемых, и в этом смысле И. Я. Фойницкий, конечно же, совершенно прав, говоря о практическом отсутствии критериев исправления каторжников[475].
При таких обстоятельствах значительно принижался эффект от реализации самой по себе интересной, нужной и педагогически обоснованной нормы, согласно которой объявление о причислении в отряд исправляющихся должно было производиться в присутствии высшего местного начальства и приглашенного к тому духовного лица, которое «при сем случае объясняет важность даруемого облегчения и обязанность употребить всевозможное старание, чтобы сделаться вполне достойными сей милости правительства». Облегчение состояло в том, что «исправляющиеся» каторжане содержались без оков, и при возможности отделялись от испытуемых, а местному начальству дозволялось «при отсутствии опасности побега» отдавать их в работы под надзор мастеровых или заводской стражи». «Отличнейшим по поведению» исправляющимся каторжанам местное начальство могло «с надлежащей осторожностью» поручать до некоторой степени надзор за другими[476].
По нашему мнению, эти нормы подтверждают «остаточный принцип» внимания государства к организации исполнения наказания в виде лишения свободы, в данном случае ссылки, поскольку привлечение одних осужденных для осуществления надзора за другими означает, по сути, возложение на первых прямых обязанностей государственных органов. Включение данных норм заложило начало негативной, на наш взгляд, традиции для мест лишения свободы в России. Впоследствии, в середине ХХ в., в нашей стране существовала система самоохраны исправительно-трудовых лагерей и колоний, а затем появились и существуют до сих пор самодеятельные организации, которые «на общественных началах» также должны следить за поведением других осужденных и применять к ним соответствующие меры воздействия. Негатив здесь в том, что одним осужденным по существу вменяются внутренние полицейские функции, исполнение которых, естественно, крайне не одобряется основной массой осужденных и приводит к многочисленным конфликтам, нередко доходящим до преступлений, на что уже обращалось внимание в юридической литературе.