Требования экономии и эффективности использования выделявшихся на тюрьмы средств получили большую актуальность. С этой целью центральная власть все чаще ставила перед воеводами задачи по проведению всесторонних ревизий тюрем, предписывая им – «чтоб тюремных сидельцев в тюрьме не множилось». Одновременно с этим власть не забывала и о политическом контроле. В частности, в цитируемом наказе боярину, воеводе Черкасскому (1697 г.) Петр I повелел также: «Пересмотрети в Тобольску тюремных сидельцев и переписати накрепко и сделать тому статейный список подлинный, кто именно и в каком деле и сколь давно в тюрьме сидят и пытаны ль и что с пытки… говорил»[210]. И все же экономические аспекты тюремной политики, на наш взгляд, начинают превалировать, что, к примеру, подтверждается практикой переброски колодников из европейской части страны за Урал[211].

Изложенное показывает, что к XVIII в. Московское государство уже имело специальный аппарат по исполнению тюремного заключения, что свидетельствует о придании большего, чем раньше, значения этому виду наказания. Вместе с тем, как справедливо отмечает М. П. Шабанов, «попытки обнаружить единое общероссийское законодательство о преступниках ни к чему не приводят… что вело к вопиющему произволу чиновников, которые делали с осужденными все, что хотели»[212]. Здесь еще следует отметить то обстоятельство, что к тому времени сложилась достаточно устойчивая практика назначения наказания бунтовщикам и попавшим в опалу чиновникам – они, как правило, ссылались, а в некоторых наиболее серьезных случаях их казнили. Так, в Указе от 11 сентября 1689 г. говорилось об учинении участникам стрелецкого восстания смертной казни и ссылке некоторых «в сибирские городы на вечное житье». Иногда в указах шла речь о ссылке на вечное житье с женами и детьми[213].

Характеризуя данный период развития лишения свободы, И. Я. Фойницкий отмечал, что тюрьмы строились постоянными и временными, они были каменными, земляными и обыкновенными (т. е. деревянные срубы с тынами). Устраивались тюрьмы при приказах, монастырях и в иных местах, даже в частных жилищах. При этом по-прежнему принималось во внимание прежде всего предупреждение побегов. Та же цель определяла систему управления и внутренний быт тюрем. Как и раньше, теснота в тюрьмах была большая. Так, в построенной в 1654 г. устюжской тюрьме на каждого сидельца приходилось пространства немногим более трех квадратных аршин, не исключая даже печей (1 аршин = 0,71 метра). Правительство не заботилось ни об одежде, ни о пище сидельцев, которые продовольствовались за счет общественной благотворительности[214].

Вот какое описание «обыкновенной» тюрьмы давалось Н. С. Сергеевским.[215] Тюремный двор огражден стоячим бревенчатым тыном, две стены которого имеют по 12 саженей длиной (1 сажень = 2,13 м) и две – по 9 саженей, следовательно, весь двор имеет в периметре 42 сажени и занимает площадь в 108 квадратных саженей. Тын врыт в землю на 3 аршина (1 аршин = 0,71 м) и укреплен в земле заложенными туда бревнами. Тыновые бревна поставлены «на иглах», т. е. на деревянных шипах, или поперечных брусьях, соединяющих между собой бревна. В тыну сделаны двери и «притеремок», т. е. нечто вроде сторожки. Притеремок устроен так же, как и тын – из стоячих, врытых в землю бревен. Внутри двора – двухэтажная изба, четырех саженей длиной и трех с половиной в ширину. Двери в избу в два щита, окна малые. Крыша избы покрыта дранью и скалом (корой березы). К избе прирублены сени в две с половиной сажени, во всю избную стену. Сени покрыты в один скат. Около избы идет малый внутренний тын, тоже на иглах, врытый в землю на три аршина. Большой наружный тын делался четырех саженей «в вышину». В тыну устраивалось отхожее место для тюремных сидельцев «великою крепостью».