***

– Доброе утро. – Улыбаясь сказала Ольга.

– Доброе, милая. Простите, а этой ночью вы не заметили чьего-нибудь присутствия? Может появлялся темноволосый мужчина с сединой на висках?

– Нет, девочка, мужчины сюда не приходят. Это женское отделение. Тут нет мужчин даже среди персонала. Видишь ли, когда в этой клинике, в каком-нибудь женском отделении появляется мужчина – тут же находится красотка, которая обвиняет его в домогательствах или изнасиловании. Это словно такой закон. Лучше бы им здесь и не появляться.

– Жуть. Но меня сюда привезли два санитара.

– Да, это на тот случай, если пациент социально-опасен. Может у тебя скажем автомат или мачете – женщину такой опасности подвергать не станут. У нас хоть и довольно патриархальное общество, но ценность жизни женщин, детей и иных физически слабых лиц ценится дороже жизни здорового, полноценного мужчины.

– Верно. Только мне, слабой женщине, почти инвалиду приходилось переживать только боль и насилие. Никто не защитил меня, когда это было необходимо. Однако стоило мне познать счастье – тут же появились желающие меня излечить.

– Говоришь, ты была счастлива?

– Я собственным рассудком, по образу и подобию создала спасителя, которого полюбила, и который Любил меня. – С гордостью заявила я, и уставилась на Ольгу. Она улыбнулась.

– Все верно, но если тебя подлечат и выпустят, ради сохранения своего счастья припомни мои слова: счастье нужно беречь. От чужих глаз и ушей. А еще лучше – умело показывай боль. От счастья излечить легче, чем от боли. Да и приятнее гораздо тем, кто желает тебе того же, от чего сам страдает.

(с) Светлана Термер

***

Часть 1. Глава 4.

“Взгляд в сторону.”

Впервые за несколько мучительных дней в клинике я оглянулась. Вокруг меня двадцать стонущих женщин. Одна обнажила грудь и потряхивает телом, другая бродит из угла в угол, третья прилипла к окну и не открывает глаз от пустынного пейзажа, огражденного от нас ржавой решеткой. Я вижу их боль. Вижу их страдание. Впервые проснулось в моем сердце милосердие и я едва не полюбила этих обреченных, но тут же забыла о прильнувшей к сердцу нежности. Я вновь уставилась на Ольгу.

– Вы давно здесь? – спрашиваю я, а она молчит несколько секунд и на выдохе выдает безысходное:

– 1,5 года. Здесь я уже в шестнадцатый раз.

– Что натворил ваш рассудок?

– Совершил покушение на самоубийство, и был приговорен к неопределенному сроку заключения.

– Вы пытались убить себя?

– Я приняла пятьдесят таблеток галоперидола.

– Как им удалось вас спасти?

– Дочь. Она вызвала скорую, едва заметив мой глубокий, почти безжизненный сон и опустошенную пластиковую баночку.

– Вы хоть немного рады тому, что остались в живых? – надежда в моих глазах загорелась. Я не желала этой женщине погибели.

– Совсем немного. Я бы предпочла покой, но я стара, и мне до него ближе. Поэтому я терпима к своей судьбе, ибо с грузом пережитого она становится краткосрочной. Мне было почти тридцать, когда я впервые попала в это место. Я сперва долго плакала, но потом перестала. Смирилась, наверное. Я не отрицала свою болезнь. Ведь если болезнь меня настигла – спасение и облегчение возможно. Но если это не болезнь, а норма – этой нормой мне придется давиться до скорой и мучительной смерти, и успокоения я достигну лишь в могиле. Я стала лечиться, чтобы облегчить боль. Но на пределе своего страдания я решила все-таки прервать порочный круг, и приблизить конец.

– Сколько вам лет?

– Шестой десяток. Я чертовски стара. А тебе?

– А мне – всего лишь третий. Но я тоже желаю приближения конца.

– Ты пробовала убить себя? – в ее взгляде блестела слезой жалость и нежность ко мне.