(с) Светлана Термер

***

Часть 1. Глава 3.

“Излечили, излечили! Излечили от Любви! Спасли от счастья, вернув в жестокую реальность! Болезнь, стремящаяся убить меня была ко мне милосерднее добродетельной реальности! Галлюцинация Любила меня сильнее и жертвеннее, чем любой живой человек! Она была ко мне терпимее! То, что должно было меня уничтожить возродило меня, а то, что должно было спасти обрекло на страдания!

Как сладостна была моя болезненная, галлюцинаторная Любовь. Как близок мне был плод моего болезненного воображения. Сколько нежности, сколько счастья, сколько покоя, – и вот мои воздушные замки рушатся, погребая меня под развалинами. С Небес, мягких и высоких я низвергнута в бездну Ада, преданная вечному страданию. Я Любила тебя, Спаситель, сильнее чем того, чье лицо ты носишь. Но тебя у меня отняли. Отняли, оставив наедине со своими неоправданными ожиданиями. Убили меня, уничтожили, растоптали! Я не бралась за лезвие с тех пор, как появился твой образ. Но теперь, когда жестокие палачи в белых халатах решили отнять тебя у меня – я покрыта кровоточащими ранами. В надежде приглушить физической болью душевную я уничтожала свою плоть. Потому что плоть моя, носящая на себе клеймо “душевнобольной” не достойна того, чтобы быть целостной и здоровой. Рассудок мой уничтожен, разрушен, разбит. Отчего бы не уничтожить, не разрушить и не разбить плоть? Ибо ее здоровая полноценность на контрасте лишь усугубляет неполноценность души и рассудка.

Годы проходят, а я все еще в плену у собственных мыслей и выдуманных мною образов. И вот когда мой болезненный рассудок создал собой нечто совершенное, прекрасное, величественное, и одарил меня долгожданным покоем – врываются люди, не познавшие моего нутра, и излечивают, исцеляют от счастья, от Любви. Палачи, не иначе. Палачи, вводящие в мою кровь отравительное зелье передают меня, как “груз 200” в руки надзирателей, которые запирают меня в тесной палате с двадцатью койками и возвращают мне, понявшей радость жизни мое привычное, бессмысленное отрезвление. От чего бы им не прочесть моих мыслей? Отчего бы не выслушать как я счастлива была со своим Спасителем, и не отпустить меня назад, в заключение четырех стен моего пристанища? Отчего бы не оставить мне то, что утешает меня? Но им не важно мое счастье. Им важна моя адекватность и трезвость.

Я мертва. Они убили меня. Но я помню. Память моя сохранна.

Я помню ночь. Помню яркие звёзды и снег. Снежинки, холодные, маленькие создания таяли в моих теплых руках. Холодные, обжигающие, согревшись теплом моих рук они превращались в живительную влагу. Его руки теплее моих. Я всегда знала что его руки теплее моих. Он прикасается к моим ладоням, и я забываю обо всем. Он проводит своими горячими пальцами по моим мокрым волосам и я достигаю апогея счастья. Я ощущаю предел умиротворения. Я вижу его взгляд, темный, под темными ресницами его карие глаза, они светятся, как коньяк отблескивает в стакане, когда на него падают лучи лунного света. Я могу прикасаться к нему. Могу чувствовать его. Я могу его обнимать, говорить с ним. Он живой. И он принадлежит мне. Весь, без остатка. Он мой. И он сам этого пожелал. Он – плод моего воображения, был создан мною таким, каким я мечтала видеть его. И он утешил меня в болезни и одиночестве. Мой утешитель и спаситель, коего не было бы не будь мой рассудок столь изуродованным, заставил меня полюбить свою болезнь. Ибо здравый рассудок не создал бы его. Но теперь, теперь мне возвращают жалкое подобие жизни и убийственное одиночество. Смерть перенести легче. Я готова к пеклу. Но быть может то пекло, коего я жду после смерти находится именно здесь? В клинике Эрдмана, на втором этаже, в пятой палате четвертого отделения?”