– Со временем тебе придется рисовать все быстрее или придумать новый язык, потому что информации будет все больше, – говорила она мне, изредка заглядывая в тетради.

В этом я совсем скоро смог убедиться и сам. Поэтому мне приходилось искать все более изощренные способы переваривания разрастающегося кома знаний, которые так долго добывали и копили наши предки. И после того, как ты этот ком тем или иным способом проглотишь, тоже сможешь называться Человеком. А пока сиди и грызи свой гранит, как мышь, у которой, в отличие от тебя, потенциального Человека, зубы растут всю жизнь. Может, именно поэтому дети перед школой теряют молочные зубы, чтобы новыми коренными покрепче вгрызаться в знания?

Я честно старался. У меня получалось отображать большое количество слов все более лаконично. Мне уже не приходилось рисовать десять палочек, если нужно было представить десять предметов. С цифрами я подружился. Теперь я писал цифру 10 и одну палочку или квадрат (подразумевая какой-то предмет, потому что просто 10 для меня было пустым звуком). Что значит 10 + 5? Десять чего и пять чего, а главное – зачем? Абстрактные понятия я трансформировал в формы. Так, после урока истории у меня в блокноте появлялась картина с людьми, стрелками, датами, крестами… В общем, понятные мне схемы. Стоило мне на них посмотреть, я вспоминал урок вплоть до каждого слова.

География – вообще чистая графика. А вот с литературой были проблемы. Я рисовал писателей, схематично конечно. Они, правда, были больше похожи на Барта из «Симпсонов», чем на гениев русской и мировой литературы. От этого «Барта» с бородой или очками, или и тем и другим, я отводил баблы и в них рисовал свои пиктограммы на тему того, что хотел сказать этот самый писатель.

Сочинения были моим кошмаром с холодным потом и невозможностью сбежать от происходящего. Отличие лишь в том, что я не просыпался в момент, когда класс погружался в полную тишину и утыкался в свои тетради в линейку.

Впрочем, это был не только мой кошмар. Ирина Николаевна поначалу тоже страдала. Я не хотел никого мучить, но это было выше моих сил. Писать буквы под диктовку – ок. Вроде несложно. Но задача самостоятельно выстроить все эти буквы письменно в связную мысль доводила меня чуть не до обморока. Первое свое сочинение я сдал в формате комикса. Я честно писал в баблах слова, а не пиктограммы.

Ирина Николаевна спрашивала у меня: «Как ты будешь сдавать экзамены?» Кто бы мне на этот вопрос ответил… Она была, в общем, не против графических романов, но «как мне отчитываться?» – спрашивала она уже скорее у себя, чем у меня. Мы договорились о том, что в отведенное для таких работ время я делаю что могу, то есть свои комиксы. А потом после уроков остаюсь на столько, на сколько мне нужно, и перевожу их в текст. Так я научился переводить свои рисунки в слова. Сначала Ирина Николаевна мне помогала, а потом я научился сам. Пару комиксов по Гоголю она попросила оставить ей на память.

Пока мы дошли до Булгакова, я уже набил руку. Особенно в рисовании, конечно.

Я уже почти спал, когда мой телефон впал в мелкую дрожь от сообщений. Он жужжал и подпрыгивал, будто просил о помощи. Мне было лень вставать, но он настаивал. Я все-таки подошел к нему, но лишь для того, чтобы выключить все оповещения и поставить будильник. Пришлось взглянуть на экран. Он был похож на бегущую строку на заднем стекле маршрутки. Из разных мессенджеров сыпались сообщения «Таликов, позвони мне прямо сейчас!», «Таликов, срочно напиши мне», «Таликов, уходи из нашей школы», «Белая ворона в синем чулке» и еще куча посланий в таком роде, не связанных ни смыслом, ни логикой.