– О царевне говорил. Но писать о том Шубину не собирался, и о царствовании ее высочества цесаревны ни слова не было сказано промеж нас! – тем же твердым голосом отвечал Долинский.

– Ой, припомни, государь мой, не говорил ты разве?

– Нет.

– Не желал перемены в благополучном ныне царствовании?

– Нет.

– Припомни.

– Нечего вспоминать…

– А нечего – так я напомню! – внезапно переходя из роли спокойного допросчика в грозного судью, вскричал Ушаков. – Эй, молодцы! Взять его!

Парни в красных рубахах кинулись к Долинскому. В одну минуту связали ему ноги, подтащили к блоку, протянули вдоль «дыбы» конец веревки, притягивающей руки к ногам несчастного таким образом, что при малейшем повороте блока спина его должна была изогнуться колесом, плечи подняться к самому темени, кости выйти из своих суставов. По этой изогнутой неестественно спине должен был пройтись кнут палача.

Долинский слышал уже не раз об этом роде пытки, очень распространенном в то время в застенке тайной канцелярии. При одной мысли о предстоящих страданиях у него потемнело в глазах.

Между тем «молодцы» связанного быстро подтащили к «дыбе»… Вот его руки касаются уже скользкого, противного бруса пресловутой дыбы… Сколько следов крови прежних мучеников осталось на ее почерневшем дереве!.. Вот и ноги его коснулись блока… Веревка страшно натягивает члены…

– И сейчас не вспомнишь? – допытывался Ушаков.

– Я ничего не знаю! – произнес твердым голосом Долинский. – Я говорил о Шубине, как о товарище, удостоившемся почетной доли получить место при цесаревне, которую все мы любим и помним…

– И ничего больше?

– Ничего.

– Так, так!

Ушаков делает рукою знак палачам. Один из них подходит к блоку, чтобы привести его в движение.

Холодный пот выступает на лбу Долинского. Жилы натягиваются, как проволока, на его лбу… Веревка мучительно вытягивает грудь… Сейчас, сейчас усилится ужасная пытка… Его вскинут под самый потолок на брусе и вывихнут все члены несчастного.

«Прощай, Наташа! И ты, сынишка милый, Андрюша, прощай! Слава Богу, если вы успеете скрыться!» – мысленно произнес несчастный и закрыл глаза; чтобы не видеть отвратительных лиц своих палачей.

– Раз!..

С визгом поднялся блок на ржавых петлях…

– Ваше превосходительство, ее величество государыня требует вас к себе… – послышался голос с порога.

Открыв глаза, Юрий увидел солдата-стражника, неожиданно появившегося в застенке.

– Спустить его и оставить до завтра! – прозвучал повелительный приказ Ушакова.

И смертельно бледного, но все же спокойного Долинского опустили на пол.

– Советую одуматься, государь мой, и поразмыслить до завтрашнего допроса, – строгим голосом произнес ему уже с порога Ушаков. – Знай одно, что только откровенность и раскаяние спасут тебя от лютой смерти. Подумай о том, сударь.

И вышел, дав знак служителям отвести обратно узника в тюрьму.

– Брось возиться с этим скучным мячом, Юля! Что за охота, право! Пойди сюда. Я нашла чудесное место в книге. Слушай! Прекрасная Кунигунда обратилась к рыцарю со словами: «Сударь, вы сожгли мое сердце на пылающем огне Зевеса, вы пронзили его стрелами Амура, ваша храбрость, отвечающая храбрости одного разве Марса, окружила вас ореолом бессмертия…»

– Ха, ха, ха!.. Зевес… Марс… Бессмертие… Смешная ты право, Христя!.. В двенадцать лет зачитываешься глупыми романами, когда время не ушло еще, чтобы бегать, резвиться и играть!

И говоря это, хорошенькая, смуглая, черноволосая девочка с бойкими, живыми глазенками и вздернутым носиком подбежала к своей белокурой подруге, чинно сидевшей с книгой на коленях в Летнем саду.