Когда Гротт открыл глаза, уже стемнело. Там, снаружи. Это видно сквозь проемы и арки, за которыми клубился мрак, норовя проникнуть сюда, заполнить собой все, истребляя огонь жизни, ее голос и свет.

Таким мог бы стать Высьдом – пустым и холодным, если… Он отмахнулся от подобных видений. Тьме не проникнуть сюда.

В жаровнях, расставленных в помещениях, тлел огонь калидитов, даря тепло и надежду многочисленным уставшим и обездоленным, для которых башня Высьдома стала приютом. Вполне вероятно, последним…

Он провалялся весь день и очнулся под вечер. Или это уже глубокая ночь? Плевать, все одно и то же. Просто потеря времени. Оставалось надеяться, что пока он валялся в забытье, никто не наломал дров. Пожар только того и ждал, ему лишь бы полыхнуть с новой силой.

Да, сама война и поле брани страшны, но даже за победой следует этот вот тягучий и едкий период, не говоря уже о крахе, который они потерпели.

Ужас сменяется скорбью, хворобами и голодом. Долго и трепетно придется восстанавливать все утраченное вокруг себя и в самом своем сердце…

Обнаружил он себя лежащим на матрасе в просторном холле первых этажей. Ну, разумно, не тащить же всех раненых наверх? А их тут много. Поспешно организованные лазарет, кухня, оружейная, склад, командный пункт – все и сразу в этом зале. Все, что уцелело, уже оказалось тут, как и все те, кто выжил, включая его самого.

Рядами тянулись лежанки, скамьи и матрасы, а на них сидели и лежали ученики, жители города, солдаты. Кто-то тихо переговаривался, кто-то плакал или же молча смотрел в одну точку. Обычное дело. Переварить и осознать случившееся не каждому по силам в столь короткие сроки.

Катэль, конечно, потрудился на славу, подняв почти всех на ноги, но сидеть подле каждого он бы не смог. Сейчас забот у него с лихвой. Теперь страждущими занялись целители, да все прочие, кто мог ходить, разносить еду и воду. Вот тут обладание-то и пригодилось. Без арбы и шидии – все бы они долго не протянули. Есть и пить то, что осталось за стенами теперь нельзя. Да и тепло жаровен и печек, поддерживаемое калидитами, тоже важное дело. Без погодной башни и зеленых дерев осень давала знать о себе зябким холодом, тот пытался прокрасться сюда, отнять последнее и самое дорогое – тепло жизни.

– Мастер Гротт! – почти закричал Виллем, кинувшись к старику. Он переоделся: на нем простая рубаха и штаны. – Как славно, вы оклемались!

– И я тоже рад, – отозвался он, без должного воодушевления в голосе, конечно же. – Как оно? – поинтересовался он, окинув устало взглядом все вокруг и себя самого. Его тоже переодели в почти такое же невыразительное облачение.

– Это, чтоб внимание не привлекать, – пояснил эльвин. – Не волнуйтесь, это я вас переодел.

– Ну теперь я спокоен! – в обычном язвительном тоне отозвался Гротт.

Теперь они выглядели самыми неприметными стариком и парнем, среди прочих, оказавшихся тут. И это весьма разумно. Форма Конксурата бы привлекала лишнее внимание, кто-то бы их благодарил, а другие бы обвиняли в том, что не сумели защитить Высьдом. Так оно и бывает, когда эмоции захлестывают и ослепляют, а ты не можешь поверить в реальность беды, в ее пришествие. А еще скорбь и боль сменяются ненавистью и желанием отмщения.

– Как обстоят дела? Какие новости? – Гротту требовался не полный отчет, а хотя бы поверхностное описание положения дел.

– Все хорошо и плохо одновременно. Знаете, начинаешь ценить вполне себе простые вещи…

– Это точно, вроде глотка воды или теплого покрывала… – закончил за него мысль Гротт. Виллем закивал.

– Но всего на всех не хватает, – проговорил эльвин.