Может быть, очень действенна для иных граждан подобная препона на пути к исполнению заветного желания?

Но только не для Фомы Оглоблина. Уж он-то успел поднатореть в составлении всевозможных бумаг за те годы, что не раз попадался рыбнадзору с браконьерскими сетями на их реке.

Вот и на этот раз, за словом в карман он не полез, а все остальные писчебумажные принадлежности ему предоставили в присутственном учреждении.

Словно монумент, величественно и основательно уселся он за канцелярский стол в приёмной и принялся за работу.

И половину дня и почти до самого вечера занимается своим неотложным делом. Так и строчит, заполняя нужные графы, как настоящий писарь по бумаге.

От авторучки только тянутся синие следы, повторяя блуждания его пера по разлинованным строчкам.

Что ни говори, а все вокруг видят:

– Не занимать ему, на самом деле, отваги, когда добивается изменения общественной среды!

Жаль, с каждою заполненной от начала и до конца, страницей текста, всё меньше прыти остаётся у автора.

Уже и сами пальцы стали сокращать в тексте всё то, что мозг придумывал в мгновения творческого наития, посвящённого благой цели:

– Дать всем улицам в селе-посёлке новые названия!

Не то, что его друг и приятель Ерёма Горобец.

Тот не сдержал класса и формы на своём пути стать первооткрывателем нового географического названия. Как ни старался, но так и не смог быть до конца не сгибаемым на том канцелярском пути.

Второй листок своего опуса, как только ни морщил лоб, сократил так, что не похожим тот стал на свою первооснову:

– Длиннот лишён, короче смысл и слог.

А на третьем экземпляре заявления уже и половины нет того, что придумывал в минуты вдохновения, мечтая добиться движения трамваев по будущей улице «Магистральной»!

Что уже тут говорить про листы с четвёртого по пятый?

Только и Фома Оглоблин стал уставать.

То и дело он принимался отдыхать. При этом, как когда-то в классе, то и дело заглядывал через плечо приятеля.

И не просто так:

– А чтобы опыт перенять.

И у него страницы стали сокращаться, как шагреневая кожа в романе классика французской литературы.

Короче говоря, свои писания оба друга так сократили, что, в конце концов, иссякло всё первичное желание исправить недоделки их далёких предков, только и знавших школу и труд.

В конце своего упорного противостояния с авторучкой и бумагой, Ерёма Горобец про магистраль уже и не упоминал.

А когда совсем устал водить пером, то сам на себя наложил окончательную резолюцию:

– Не нужно перемен. Прошу простить за беспокойство!

Зато Фома Никитович по сокращеньям далеко и основательно превзошёл своего невольного наставника.

Ещё тот, оказался он мастер.

По букве улицам оставил «на развод». А для пущей убедительности взял цветной фломастер и уверенно, как художник на холсте:

– Даже текущий год и тот вывел в сокращении!

Только, надо же было такому случиться, что именно с этой датой, что уводила тонкого исследователя в глубину веков ещё до нашей образованной эры, да к тому же с заглавными буквами, вместо наименований будущих улиц, его заявление и попало в нужные руки.

В те самые высокие сферы дошло, где никого и никогда не боялись, зато сами могли напугать кого угодно!

Зато имеется там небольшой нюанс, на котором многие и карьеру сделали, и погорели за чрезмерные усилия:

– Вдруг может случиться так, что если просит рядовой гражданин о чём-то важном для него, то порою могут выполнить наказ.

Тем более так бывает, когда не видит перед собою в заявлении чёрта чиновника набитый делом глаз! Примером тому, удача Фомы Оглоблина в достижении поставленной цели.

Готов Закон! Размножен повсеместно. Дошёл и до места проживания инициатора перемен.