Так сидя в теплые деньки на краю непригодной для дела мраморной столешницы, патологоанатом мечтал когда-то в будущем заполучить ее в виде собственной надгробной плиты. Да, это будет его единственным желанием и завещанием – обрести свой вечный покой именно под этой громадой. За долгие годы службы он сдружился с нею, если не сблизился, доверял ей свои сомнения и думки, сказанные им вслух во время многочасовых бесед с самим собою. Столешница, так ему казалось, чувствовала движение его мыслей, его клеток, всей его жизни. И она должна была стать его посмертным одеялом.

Средний из трех столов, что использовались в морге по назначению, почему-то среди медбратов этого заведения считался элитным местом. Среднее, значит, не такое одинокое, окруженное с двух сторон вниманием, как тумба под номером один пьедестала почета. Работники морга любили съязвить кому-либо из своих потенциальных клиентов, сталкиваясь с ними в бытовой перепалке где-нибудь в очередях или общественном транспорте: «Ну, не быть тебе посередине!» Это звучало из их уст как шутливое проклятие. Простой смертный, конечно, не догадывался о жутком смысле такого высказывания, пожмет в недоумении плечами, глядя на своего не совсем нормального оппонента, да и пойдет восвояси, не предполагая, что его лицо отпечаталось в мозгу профессионала, а это может грозить ему в будущем пренебрежительным отношением к его плоти на анатомическом столе. Но волнует ли это мертвых?

На средний стол клали самых симпатичных, ухоженных, с отпечатком благородства на лице либо юных и невинных. Вскрытие почему-то всегда начиналось с этого же стола.

ГЛАВА 4

Патологоанатом жил один. Ему принадлежала большая квадратная комната в коммунальной квартире сталинского дома. По другую сторону длинного, широкого коридора проживала шумная семья. Она состояла из мужа, разгуливающего по дому всегда в черном лоснящемся трико с вытянутыми пузырями на коленях и грязно-белой майке, прилипшей к тугому пузу, мятой жены в полинявшем халате, в пройме которого виднелись застиранные лямки бюстгальтера, метрового бесполого чада с зелеными сталактитами под носом и догообразной псиной, белой с черными пятнами. Патологоанатом был равнодушен к проблемам данного семейства, летающим в затхлом воздухе квартиры, но приходить домой ему хотелось гораздо реже, чем того желает нормальный человек, уставший после напряженного рабочего дня.

Эта огромная квартира в зеленом центре города принадлежала когда-то родителям патологоанатома. В ней же прошло его милое, убаюканное сладким голосом няни детство. Отсюда он уехал в столицу осуществлять свои честолюбивые замыслы. Сюда же, но уже в разбитую, пропахшую квашено-чесночным бытом квартиру, вернее, только комнату, ему довелось вернуться после нескольких лет скитаний. Родители погибли в автокатастрофе, и городские власти передали госсобственность нуждающимся. По прошествии времени, друзья помогли отстоять для него только детскую священной когда-то для него квартиры.

Его мутило от запахов, что пропитали стены любимого дома, от истошных криков и базарной ругани, что рвали его ушные перепонки, от внешнего вида сожителей, интеллект которых смог добраться до завхозного и кладовщического кресел в иерархии городского рынка. Телефон трещал ежедневно и еженощно, в трубку и из нее летели рубли, килограммы, тонны, литры, цистерны, ящики, бидоны, хвосты, головы, туши. Последнее касалось мясников, особо почитаемых в этой семейке по причине ее исключительного мясоедства. С этой уважаемой профессией соседи патологоанатома любили сравнивать и его самого и отпускать как бы невзначай липкие шуточки, что доводило того до тихого бешенства.