Вцепившись руками в оглобли двухколесной телеги, худая фигура побежала вперед. Бежал он до странности бодро – легко, запрокинув голову и качая бедрами.

«Он под опиумом, – подумал Нью-Ланг. – Силы иссякли, и ему приходится поддерживать их искусственно. Дядя Чанг Минг-Тьен умер от передозировки опиумом. Бедные курят, потому что задыхаются в нищете, а богатые – потому что задыхаются в роскоши. Дядя Минг-Тьен меня очень любил. Он научил меня писать стихотворения в классическом стиле. В его время написание таких стихотворений еще входило в государственный экзамен, но никто из чиновников Ханчжоу не умел сочинять их столь красиво и элегантно. Когда он, собственно, умер? Примерно за месяц до того, как мы переехали в Шанхай».

Рикша свернул на красивое и широкое авеню Жоффр. Эффект от опиума заметно уменьшился, мужчина медленно плелся и кашлял.

– Дао-ла! Приехали! – вдруг крикнул Нью-Ланг. Спешно вылез, заплатил полную стоимость и пояснил: – Хочу еще немного пройтись, люблю ходить пешком.

Мужчина внимательно посмотрел на одетого в шелка джентльмена, подарившего ему четверть поездки, и при этом приносящего извинения.

– Господь благ, – авторитетно изрек он. Он произнес это без смирения, скорее с философским осознанием. При этом он уселся на левую оглоблю, словно на кожаное кресло, достал из кармана сяо-пинг, круглый несладкий пирожок, и принялся с довольным видом жевать.

Нью-Ланг действительно был выдающимся пешеходом, а еще пловцом и гимнастом. Его начальник, месье Фонтене, который хвастался Нью-Лангом перед иностранными друзьями, словно товаром, хвалил его атлетизм не меньше образования, и называл себя художником, поскольку смог выудить из «низшей» расы столь идеальный экземпляр. «Поразительная крепость, господа, и исключительная деликатность. Говорю вам, этот юноша – как настоящая шелковая нить».

Нью-Ланг вышел на роскошную садовую улицу французского квартала, авеню Рой Альберт – местные жители называли его Альби-Лу. Его отец платил огромные налоги, чтобы ему, китайцу, позволили здесь жить. У них был одноэтажный просторный дом с изящными двориками. В приемной висело шелковое полотно со стихотворением Ван-Цзи, поэта седьмого века:

Под ним стояла изящная фарфоровая ваза с птицами и цветами. Справа от нее – миниатюрная серебряная пагода, черная лакированная шкатулка с зеленым чаем и вышитый веер, слева – миниатюрная пагода из слоновой кости, зеленая лакированная шкатулка с черным чаем и расписной веер.

«Фарфор, – подумал Нью-Ланг, – и слоновая кость, и шелк, и лак. И человек бьется лбом о землю в низком поклоне, и берет жену по приказу родителей, и играет с ней в игру шторма при лунном свете по приказу родителей, и снова шелк, и опять слоновая кость, и правительство заключает нечестный договор, и белые нисходят до нас, чтобы на нас разбогатеть и избивают нас ногами, физически или морально, в зависимости от звания и статуса, и снова шелк, и снова лак. Я устал от этого, сыт по горло».

Нью-Ланг пересек второй двор. Полукруглые двери в его комнату были открыты. Маленький Тьен-То спал, наморщив носик. Ми-Цзинг поднялась и поприветствовала супруга старомодным, но очень изящным поклоном.

– Господин еще не спит, – сообщила она. – Он хочет с тобой поговорить.

Нью-Ланг вежливо поблагодарил ее и пересек третий двор. Сквозь отверстие в форме луны он увидел отца, который писал иероглифы совершенной каллиграфии в бухгалтерских книгах. Чанг Да-Дшин, владелец шелковой фабрики и торговой компании, стал истинным шанхайцем – в высших классах это слово было почти синонимом крупного торговца и дельца. Но его родиной был Ханчжоу, город нежно-зеленых бамбуковых рощ и серебряных озер, изысканных храмов и изящных дворцов, Ханчжоу, китайская Флоренция, наполненная воспоминаниями о знаменитых поэтах и государственных деятелях – и он сам был потомком старого и почтенного рода чиновников. Он пытался сохранить это преимущество: с помощью каллиграфии, порой немного претенциозной манеры говорить, уважения к интеллектуальным ценностям.