Ее неискушённые зрители этого не знали. Они просто ошеломленно замерли, сминая в ладонях гальку, боясь пропустить хоть одно ее движение, хоть одну ноту, вылетавшую из ее горла, совершенно без напряжения, свободно… Она впервые пела так. Словно в ее горле, в грудной клетке плескалась, ширилась волна.. Волна, перерастающая в море, бескрайнее, не имеющее берегов, очертаний, концов, начал…

– Я никогда ночью не боялся.. Просто спал. Это же наш дом был.. Мама с отцом часто ссорились.. Она уходила тогда к тете Вике ночевать, подружке, и я часто один был… Папу ведь могли среди ночи вызвать, и они уезжали на полигон на неделю, а то и больше.. Потом папа возвращался, они мирились.. Знаешь, жизнь, как камушки перебирали, горячие… А камушки остывали.. …Постепенно. Они и не замечали этого – Сеня вздохнул, глядя в потолок. Локти, торчащие из —за головы, дрогнули, ямки на них обозначились резко…

– А ты замечал, да? – Марина, ласково усмехнувшись, потянулась к его вихрам, погладить. Он резко отвернулся к стене: Потом, сел на тахте, натянул одеяло на коленки.

– Замечал. Не веришь, не надо.

– Сеня, я верю, верю. – Она растерянно отдернула руку. – Прости.

– Это – мои родители, понятно? … Я чувствовал. – Мальчик шмыгнул носом и его каре – зеленый глаз, казалось, засветился в темноте, напряженно, нервно. – Бабушка маму любила. У нее подруга была певица, в хоре ветеранов пела, и на скрипке играла тоже. Потом уехала в этот как его, Израиль, и там умерла. Одна… Ее муж бросил, хотя и старик был… И ее похоронили возле моря… У нас пластинка есть, где Вероника поет для бабушки.

– Вероника? – Марина удивилась непритворно – непривычной фамильярности Сени.

– Она не разрешала называть ее по имени отчеству. Говорила: «Со скуки сдохнешь, Вероника Львовна, фу! Как в зоопарке!». И так смешно нос морщила.. А потом – чихала. На весь дом, представляешь? Даже я так громко не умею… Еще она умела засушивать цветы и делать мармелад. Бабушка говорила, что мама на Веронику похожа очень. Такая же необычная… Ба скучала очень по Веронике. Скучает. – поправился Сеня и тихонько кашлянул. – И все мечтает поехать к ней, на могилу у моря… А я бы не хотел ни на какую могилу! Лучше Веронику живую помнить… Ведь правда же? – Сеня резко подтянул колени к подбородку, и Марине показалось, что глаза его влажно заблестели… И вдруг он начал насвистывать. Неточно, слегка перевирая старинную, забавную песенку савояра, чуть печальную, нежную, временами ей даже думалось, что – прозрачную, если только это слово могло подойти к мелодии, и в давности своей сохранившей трогательную свежесть…

Неожиданно для самой себя, тихо, нежно, почти что – шепотом запела Марина, совсем не напрягая горла, звуки журчали, словно пенящаяся в горном ручье, вода – легко, мягко.. Сеня не прекращая насвистывать, не отрывал от нее глаз, потом тронул легко, кончиками пальцев за руку:

– Знаешь, Вероника говорила, что эта песенка счастье приносит тем, кто хоть две нотки знает… Она мне ее пела перед сном, если у нас ночевала. И научила насвистывать… Ба смеялась, говорила, что свистит она, как мальчишка – хулиган….

– Строгая у тебя бабушка, да? – Марина осторожно притянула к себе вихрастую голову Сени, коснулась пальцами, дуя на волосы.

– Почему? – неожиданно пожал плечами тот. – Нормальная. Тревожится много, но ведь все бабушки такие. Здесь море, скалы, ветра, много разного люда бродит… За всех поручиться нельзя. В прошлом году, когда я жил здесь летом, к нам два раза пытались через мансарду залезть воры …Хорошо, что у нас есть Гея… Она залаяла, и они сбежали…