Иногда учительница заходила в кабинет в неподходящий момент и заставала Настю за описанием какого-нибудь особо пикантного момента.

– Настя, Настя! Ну что ты такое говоришь? – блеяла учительница.

– А че такова? – хмыкала Настя, и рассказ в лицах продолжался.

Наша Настя без стеснения рассказывала про свою молодую алкоголичку-мать – что она водит к себе мужчин, которые оплачивают ее кредиты. А Настя когда ждет на кухне, а когда и спит в одной комнате с ними.

Только потом до меня дойдет, что все эти отношения ломали и корежили жизнь Насти. Но в тот день я ни о чем таком не задумывалась. Я просто старалась побольнее уколоть ее, так доставшую меня своими вопросами.

Внезапно в моем сознании шевельнулась скользкая змейка. Ты у двери, за которой правда, внушала змейка, надо только открыть, смелей!

– Насть, да тебе же шестнадцать лет. Откуда столько опыта? Мама научила? – вкрадчиво спросила я.

Настя на миг побледнела. Я почувствовала, что нашла нужную струну, и стала дергать, дергать ее со все силы.

– Насть, слушай, ты же в однушке живешь! Ты за мамашкой подсматривала? Ай-яй-яй!

Пока я изображала укоризну противным голоском, меня осветила, как освещает ночную дорогу дальний свет фар, потрясающая в своей правоте мысль, и я тут же ее озвучила.

– Подожди! Ты же говорила, что спала с ними в одной комнате! Может, тебя научил всем твоим премудростям кто-то из мамкиных хахалей?

Я засмеялась и запрокинула голову, и только по неловкой всхлипывающей тишине поняла, что что-то не так. Настя стояла у доски, и по ее щекам, по толстому слою тонального крема, текли два черных мэйбеллиновских («Вы этого достойны!») ручейка.

– Думаешь, это смешно? – голосом, который был совершенно не похож на ее такой знакомый, визгливый треп, тихо произнесла Настя и выбежала из класса.

– Дошутилась, – сказала одна из девочек.

И вот тут-то, сидя на жестком стуле в кабинете психологии, я поняла, что вошла в дверь правды. Я, так страстно желавшая обратить на себя внимание, хоть когда-то оказаться правой, теперь была права безусловно. Но лучше бы я ошибалась.

Мне сделалось гадко, как никогда прежде. Девочки смотрели на меня с презрением и жалостью.

Прошло уже много лет, и за все эти годы в моей жизни было много таких насть, но никогда больше я не шутила над своими обидчицами. А вдруг я окажусь права? Вдруг под бравадой скрывается болезненная кровоточащая рана?

Когда меня одолевает соблазн обличить человека или указать на его недостатки, даже пусть в пределах самообороны, моя память воскрешает разговор, после которого Настя Кашёлкина не приходила на занятия неделю. Одна из ее «прихлебательниц» сообщила мне, что Настины синяки вовсе не следствие неумелых занятий физкультурой. И в одночасье оказалось, что все всё знали, только я, в своем эгоистичном высокомерии, не была способна увидеть, что скрывается за Настиной бравадой и пошляцкими рассказами.

Теперь я уже не «хорошая девочка». На работе за глаза меня называют Тварья Падловна.

Я не знаю, где теперь Настя. Может, она стала счастливой женой и матерью, а, может, закончила свою разбитную жизнь в грязной постели какого-нибудь торчка.

Но, глядя на фотографию с нашего выпускного, я больше не могу смеяться над нелепыми, дешевенько нарядными девочками. Я понимаю, что они – простые русские девочки с окраин провинциальных городов – не в пример добрее и лучше меня.

Володе исполнилось четырнадцать, когда отец повел его на первое убийство. В холодильнике после дня рождения еще оставалась банка сгущенки. За ней Володя и потянулся, когда отец зашел на кухню.