– Я не знаю, кто ваш лучший друг, – пискнул с задней парты Коля Быстрыкин. Как вы уже поняли, он все воспринимал слишком буквально. Да, и до сих пор так делает. Тяжеловато ему, конечно, пришлось. Ну, знаете, совсем такой, без чувства юмора.

– Да не мой, а ваш, – снисходительно ответила Нина Сергеевна, зная Колю лучше, чем он сам себя.

– А если у меня нет лучшего друга? – спросил Митя Фомин, тихоня с первой парты.

– Не говори глупостей, Митенька, – отмахнулась она. – У каждого есть лучший друг.

Тут прозвучал звонок, и, получив разрешительный кивок Нины Сергеевны, все посрывались с мест.

Сочинения не относились к моим сильным сторонам. Я не то чтобы многословен. Никогда не любил много болтать, да и не умею. Но здесь хоть было, о чем рассказать.

Мы с Толькой носились по дворам вместе с тех самых пор, как начали ходить. Сколько же от нас натерпелись по округе – разбитые окна, разрушенные мячами клумбы, пыль столбом и хохот с самого утра. Только и разговоров было о том, куда мы сегодня потащим за собой всех окрестных парней.

Вернувшись домой, я сразу засел за тетрадку, чтобы покончить с этим побыстрее, но что-то не заладилось. Я смотрел на пустой лист, ерзал на стуле, ходил по комнате. Это было так странно: писать специально о том, что и так понятно. Мне просто хотелось показать всем картинку, что была в моей голове, и тогда сразу станет понятно, каков он, мой лучший друг.

Все же надо было уместить изображение в словах. Я постучал ручкой по краю стола, поперекладывал предметы, а потом пошел к отцу.

Он читал газету перед телевизором, периодически комментируя что-то вслух. Правда, для кого он это делал, было непонятно, потому что мама возилась на кухне и совершенно точно его не слышала.

– Паааап, а пап, – протянул я. – Кто такой лучший друг?

Он ответил что-то неразборчивое, поэтому я повторил вопрос.

Папа оторвался от газеты, внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Спорт – твой лучший друг! Вот кто, – а потом крикнул в кухню: – Маш, мы так и не записали Костю в бассейн. Скоро лето, а он до сих пор плавать не умеет. Вот позор будет, если на море сумеем поехать.

– Так пойди и запиши, – крикнула в ответ мама, не заходя в комнату, – спаси семью от позора.

Папа поерзал в кресле и вновь углубился в чтение газеты. Я хотел было пойти к маме, но близилось время ужина, а значит, ей было точно не до меня.

Тогда я вернулся в комнату, сел вновь за тетрадку и написал все, как есть. Как мы играем во дворе, как пошли вместе в школу и как делили тайны. Описал самые важные победы, умолчал о поражениях и дал подробное описание припрятанным сокровищам. Получилось вроде неплохо. Довольный, я отложил сочинение и отправился на ужин.

На следующее утро мы все гудели в ожидании начала урока. Я нервничал, потому что предстояло зачитывать свою писанину перед классом, а я этого очень не любил. Почему-то слова, произнесенные вслух, звучат совсем не так, как написанные.

Нина Сергеевна вызвала первым Тольку, и я выдохнул. Послушаю сначала, что он написал. Было очень любопытно. Наверняка, у него получилось не так здорово, как у меня. Хотя, может, будет много чего похожего.

Толя вышел к доске, раскрыл тетрадь и начал неспешно читать.

Его рассказ был не обо мне.

Недавно я переезжала на новую квартиру. Когда я паковала вещи и документы, мне на глаза попалась мятая фотография, на которой засняты выпускницы педагогического колледжа. Сейчас девочки на фото кажутся смешными – щедро залаченные кудри, люрексовые колготки под босоножки, губы, покрытые толстым слоем перламутрового блеска, и платья-«бандаж» в облипку. Но я не смеюсь, потому что мои глаза выхватывают круглое лицо Насти, которая стоит в центре. Есть на этой фотографии и я – девочка во втором ряду с неровным каре и в старомодной юбке.