По первости я выполнял у него черновую работу: вывозил стружку и отходы от станков, мыл-мёл-подметал, таскал заготовки и уголь, печи топил и заваривал чифир. К последнему я не то, чтоб пристрастился – как и все зэки на зонах по отсутствию алкоголя и следуя традиции, – а мне нравился сам ритуал, когда все собирались в кружок вокруг таганка с огоньком, один разбодяживал заварку на кружку кипятка, а потом вся компания, отхлёбывая по очереди эту невыносимо горькую и мерзкую жижу (без всякого сахара!), предавалась воспоминаниям о былой жизни, которая сводилась, в основном, опять же к жратве и бабам. Создавалась иллюзия лёгкого опьянения, только сердце могло выскочить из груди, что иногда и происходило. Тогда чай был один – грузинский – и его уходила пачечка 50 грамм на зэковскую кружку, а вот индийский «со слоном» обеспечивал нужный эффект уже одной ложкой.

У Бухого в мастерской был отгорожен фанерой свой уголок, как бы кабинет, который был всегда на замке и куда он никого не пускал. Но я с его позволения иногда заносил по его просьбе чифир к нему в эту каморку, и мы вели беседы тет а тет. Не знаю почему, но Бухой постепенно проникся ко мне чуть ли не отеческой любовью (в хорошем смысле слова, а то подумаете чего…): он расспрашивал меня о предыдущей жизни (всё-таки зона – это параллельная реальность, я хоть и сравнивал её с армией, но это так, бледная тень, а тут реально был подвал ниже днища) и кое-что рассказывал о себе. И не только.