Но от этого момента меня отделяет целый день, ведь мама приедет только вечером, да еще неизвестно во сколько. Наша деревенька небольшая, вернее совсем маленькая, молодежь вся разъехалась в город, остались лишь старики доживать свой одинокий век, хоронить друг друга, сторожить свои хаты и присматривать за привезенной из города ребятней. Окруженные могучим Днепром и синим лесом, робко выглядывают домики из своих густых, буйно цветущих палисадников, да окошки с резными ставенками всматриваются в пыльную дорогу и ждут, ждут, ждут. В деревню добраться совсем непросто, автобусы прямые к нам не ходят, паром или катер тоже редкие гости. Но я знаю наверняка, мама приедет обязательно – она соскучилась по мне и по родителям за неделю. Генерал мой просит, чтобы мама не мучила так себя – дорога тяжелая и дальняя. А она все равно ездит каждые выходные. Старики в деревне утверждают, что она у нас больно «сердешная». А как по мне, то самый «сердешный» у нас дед – он любит мою маму больше жизни и, не веруя в бога, тайно кидает крестики на нее – для успешной дороги. Или бормочет себе в бороду: «Боже, Нинку защити». Когда мама была совсем маленькой, то почему-то все время падала и травмировала кости, это так сильно пугало деда, что он на всю жизнь сохранил болезненное беспокойство за нее. Выделяя Нинку среди остальных своих детей, он смотрел на нее с обожанием и даже в некоторой степени наделял ее святостью. А еще в деревне говорят, что мама у меня большой начальник и очень честный человек. Мне радостно слышать о ней такое. Я важно раздуваюсь и пыхчу как чайник, а дед смеется, тычет в меня какой-нибудь соломинкой и приговаривает: «Ну, ну, смотри не лопни».

Целый день я бегаю за дедом как заводная, радость и нетерпение растут во мне все сильнее с каждым часом. Я представляю, как буду мчаться, широко раскинув руки, навстречу маме, как с силой уткнусь в ее теплый живот носом и больше никогда ее не отпущу. Но вот уже вечереет, радость моя сменяется беспокойством, понемногу я обмякаю и становлюсь похожей на тряпичную куклу. Понурив голову я слоняюсь, не находя чем себя занять, уныло наблюдаю, как наша корова Зорька безразлично жует сено. Дед с тихой грустью готовится залезать на сеновал, чтобы достать полосатого котенка, а бабушка готовит веник. Мне не весело и уже не страшно, не напугать тебе меня, мой генерал. Горькие слезы подступают к глазам, ком в горле и тошнота. Все чаще выхожу я на дорогу, которая змейкой виляет из стороны в сторону, вглядываюсь туда, где земля смыкается с небом, и безысходно опускаюсь на колени: «Что же она не едет? Господи, помоги!» Безутешные рыдания разрывают мое маленькое детское тельце, из-за слез я уже ничего не вижу, хватаю ртом воздух, но не могу вдохнуть, падаю лицом прямо в песок дороги и содрогаюсь от страха за маму.

Вдруг кто-то с опаской кладет мне руку на спину – это дед, он даже не пытается поднять меня с земли, а почему-то так вкрадчиво и со смехом в голосе говорит: «А хочешь, я тебя цыганке отдам?» Знаю я эту цыганку, это наш с дедом пароль! Я подхватываюсь с земли, тру глаза (ах, ненавистные слезы!) и смотрю туда, где дорога укрыта небом: «Мама… Ма-ма!» Я бегу ей навстречу, широко раскинув свои руки-мельницы, чувствую, как громко стучит мое сердце, и понимаю, что вся моя жизнь, мой этот странный день, мои рыдания на пыльной земле лишь для нее, лишь во имя нее. Мама бросает тяжелые сумки и подхватывает меня на руки. Мы плачем обе, и лишь потом, повернув назад свое опухшее от слез лицо, я замечаю, как в сторонке стоит мой дед и, любуясь нами, тоже плачет.