Едва взошло и вдруг погасло Солнце, нахмурилось Великое море, пришла огромная туча, начал накрапывать дождь. Девушка быстро высыпала из подола на берег оставшийся песок и побежала по кромке воды обратно к деревне. Дождь все усиливался. Сверкнула молния – и ударила девушке прямо в сердце.

Рыбаки проснулись от грома, но, когда вышли из домов к берегу Великого моря, уже вовсю светило солнце. Они смотрели на преобразившееся за ночь побережье Великого моря, на белый песчаный пляж, тянущийся сколько видит глаз. Великое море больше не шумело – до слуха рыбаков доносился лишь его вкрадчивый шепот, juras balss, которым Великое море напевало ту самую прекрасную песню, которую на закате пела спасенная ими девушка. А ее следы на песке вели по кромке воды вдаль, и прибой едва мог их смыть – с каждым накатом волны они появлялись вновь, такие небольшие полоски, которые оставляла на песке она, когда бежала в надежде на спасение обратно в деревню.

За две недели не изменилось ничего – так могло показаться стороннему наблюдателю, если бы такой нашелся и смог скрупулезно сопоставить все события и факты. С одиннадцати утра до шести вечера Иварс и Айта по-прежнему занимались своей обычной работой. Разве что она перебралась к нему, сказав, что не может быть одна там, где все ей напоминает об Анне. К ним два раза приходил проводивший расследование молодой полицейский, заставляя заново восстанавливать в памяти тяжелые картины того июньского дня. Гунарс приезжал на несколько дней на похороны и совершенно убитый горем уехал к себе.

– И все-таки я не понимаю, категорически не понимаю, что могло случиться с Анной, – сказал как-то Иварс за завтраком.

– Знаешь, чем больше я думаю об Анне и о том, кто мог так с ней поступить, мне все более кажется, что мы никогда ничего не узнаем, – согласилась Айта. – Посуди сам: дверь была закрыта изнутри, окна тоже, в квартире никого не было, кроме нее, и кровь тоже ее, и шило она взяла из ящика с инструментами. Бедный Гунарс – что теперь будет с ним? Он так надеялся, что сестра станет со временем ему хорошей помощницей.

– Ты хочешь сказать, что будет с нами со всеми?

– Ты прав. Такими, как раньше, мы уже никогда не будем. Все изменилось. Все. Ладно, давай собираться – нас уже ждут.

Айта заботливо вымыла две чашки и тарелку, оставшиеся от их скромного завтрака, протерла стол. Только сейчас, собираясь, она заметила, что на полках и тумбочке в коридоре давно не вытирали пыль.

– Иварс, что это? – спросила она, стоя с тряпкой в одной руке и с букетиком из цветка ромашки и дубового листа в другой. – Ты праздновал в этом году Лиго?

– Не праздновал. Нашел в кармане и положил тут как раз в тот день.

– Иварс, но посмотри, он совсем свежий!

– Правда?

– Как знаешь. – Айта давно привыкла к странностям Иварса, к тому, что он может забыть абсолютно все. Только про себя подумала о том, что праздновать Лиго и забыть об этом – уже, пожалуй, слишком. Но тут же вспомнила об Анне. – Точно, поэтому.

– Ты что-то сказала? Я готов ехать, у нас сегодня встреча с Викторасом, критиком, я тебе о нем рассказывал, замечательный персонаж. Думаю, он уже добирается из аэропорта – так и есть.

Иварса прервал телефонный звонок.

– Sveiki, Viktoras. Ja, labi. – Иварс изменился в лице. – Айта, поторопись, он взял такси и будет у нас через полчаса.

Как и предсказывал Иварс, едва они поднялись по мраморной лестнице в офис, в дверях показался высокий загорелый мужчина с аккуратной бородой, всем видом и одеждой показывающий окружающим свою интеллигентность и то, что он действительно тот, за кого себя выдает.