– Да у меня тоже с бизнесом всё в порядке. Поэтому я погощу у вас? – невозмутимо говорит Егор.

– Что за фигня? – возмущаюсь, не донеся ложку с супом до рта. – А как же твои китайские партнёры, которых целый месяц окучивал? 

– Я же говорю, справятся, – говорит он с нажимом. Мы меряемся взглядами с братом. Аппетит напрочь пропадает, когда до меня доходит очевидный факт. 

У Егора точно такие же планы отведать Малинки. Медведь чертов! И это значит, мы снова соперники. Только теперь не за сердце Алины, а за её тело.

О как его проперло! Целую речь выдал, наш немногословный.

Егор

Как сладкого мальчика плющит. Сидит,  зыркает на меня, взглядом прибить хочет. Боится, что Алина моей будет. И правильно делает. 

Это ему нужно сладкие речи петь и цветочки дарить девушкам, чтобы заманить в постель, а мне достаточно одного взгляда. Чувствуют самца, сами бегут наперегонки. 

Откидываюсь на спинку кресла, широко расставляю ноги. Ну смотри. Больше ты ни на что не способен. Это в шестнадцать я не смог забраться малышке в трусики, а теперь я ас в этом деле. 

И грустно и смеяться хочется. Столько лет вместе, одну баланду жрали, окопы рыли бок о бок и в бою плечом к плечу стояли. Но стоило увидеть Алину, и мы снова враги номер один. 

Пора разорвать этот порочный круг. Поимею Малышку,выпью с братом и расскажу ему, что не по кому там убиваться. Он вон, уже поплыл. Впервые за столько лет вижу влюбленность в его глазах. 

Со мной всё проще. Просто она мой незакрытый гештальт. Мое единственное поражение. 

– Пока ты здесь, Егорушка, – ласково говорит Любовь Степановна. – Сходи на могилку отца. 

– Обязательно, – мое лицо неприступная маска, а внутри взрывается ядерным взрывом чувство вины. 

Отца я любил, хоть и получал от него часто ремнем. Но по делу. Сорванцом был. Забрали служить, даже ни разу не появился у меня в части. Гордый. Не простил, что сессию завалил, когда свалил на родину к Алине. Такой же закрытый, как и я. Держал все в себе. Переживал. А тут ещё дисбат. Не выдержало сердце. 

Теперь это мой крест. Знать, что я причастен к смерти отца. 

Дэн тушуется, он один понимает, что я сейчас чувствую. Мы с ним как близнецы. Может поэтому бегали в детстве за Алиной. 

– Мам, – сжимает вилку. – Принеси водки. Помянем дядю Валеру. 

В комнате стоит гнетущая тишина. Альберт, отец Дэна, молча разливает прозрачную жидкость. 

– За Валеру. Не чокаясь. Пусть земля тебе будет пухом, брат, – опустив взгляд, говорит он. 

Дядя никогда в жизни не упрекал меня в смерти брата. Ни словом, ни делом. Да больше, чем я, меня никто не сможет пристыдить. 

Горячая жидкость, жжет гортань, прижимаю руку с рюмкой к носу. Отвык я от нашей беленькой на чужбине. Или это Россия мне чужая? Не знаю. Дом, это там, где тебя ждут, любят. А так, как некому ждать и любить, то и дома нет. 

Чужой. Неприкаянный. И даже сотни красивых девушек неспособны отогреть льдину в груди. 

Для Америки, возраст двадцать пять ерунда. Редко кто в таком возрасте женится. А я уже устал. Хотел бы встретить ту единственную, что отогрела холодного мальчика. Но увы. Никто не торкает. 

А вот сегодняшняя встреча пробудила целое пламя. И пусть мои чувства были далеки от чистых и прекрасных, но они были такими мощными, что меня на мгновение пригвоздило к земле. 

Думал ли я о ней, вспоминал? Иногда. Когда совсем тоскливо становилось. Но потом влюбленный подростковый флер пропадал, и я понимал, что в таком возрасте она наверняка располнела. Лицо покрылось морщинами, а в черных, как сама ночь глазах, больше не горит пламя огня. 

Как же я удивился, поняв, что эта соблазнительная девушка, с белой как снег кожей – это она.