– «Я»? Я, я, я… ты думаешь только о себе, Сашка. Впрочем, как и всегда.

Меня точно ударили под дых, и я захлебнулся воздухом:

– Что?

– Ты слышал, – зло отрезал отец. – Франция, Париж, Москва… Иллюзии всё дурацкие! Я думал, ты вырастешь и поумнеешь, а ты всё такой же, – и отец удручённо машет рукой.

– Папа!

– Всё!.. Разговор окончен. Я тебе всё сказал, а ты поступай, как знаешь.

Отец тяжело поднялся из-за стола. Аккуратно приставил стул к столу и ушёл, закрывшись от меня дверью. Отгородился от меня, как делал это всегда. А я, кусая губы от обиды, начал собираться в обратную дорогу. Провожать меня вышла одна мама. Покосилась на окна в кружевных стиранных занавесках, за которыми – она знала! – отец неодобрительно следит за ней. Притянула к себе мою голову.

– Не обижайся, Саша, – тихо попросила она. – Он любит тебя.

– Это он тебя любит, – горько усмехнулся я, – а меня он терпит. Я – его вечное разочарование.

Мама вздохнула, поцеловала меня в щеки и в лоб, заглянула в глаза:

– Ты только пиши почаще. Если звонить будет дорого, то просто пиши. А мы будем ждать тебя.

Тогда я не знал, что вижу её в последний раз. Я был в Париже, когда у отца случился инфаркт.

– Он не выживет… Я знаю… Приезжай попрощаться с нами, – прошептала мама.

– Мама, я… Мама, я! – Я ещё что-то кричал в трубку, но связь оборвалась, а мне захотелось завыть, ослепнуть, ударить себя – удавить за упрямство. За самолюбие. За то, что я знал, на что шёл, и всё равно сделал по-своему. Отец всегда говорил, что чем сильнее наши желания, тем страшнее за них расплата. Выскочив из офиса, я понёсся на стоянку такси. Сообразив, что на RER7 будет быстрей, слетел вниз по лестнице. Стоя в поезде, вцепившись в металлический поручень, глядя в тёмное окно, я молился первый раз в жизни.

«Господи, пусть только он выздоровеет. Пусть только она это переживёт…»

В аэропорту на коленях валялся, прося билет на первый рейс до Москвы. Сев в кресло, стиснув зубы, сцепив дрожащие пальцы, я мысленно подгонял и Бога, и небо, и самолёт. Я уже был в аэропорту Иркутска, когда мне позвонили соседи родителей и торопливо, боясь потратиться на дорогой разговор, сообщили, что отец умер, но мама ушла первой. Она всегда боялась, что переживёт отца, и Бог, который не принял мою молитву, исполнил её желание. Потом были двойные похороны и обезлюдевший дом. Зеркала, задёрнутые простынями. И фотографии – бесчисленные снимки, мои и моих родителей, которые я срывал со стен, обдирая в кровь пальцы.

Вот то прошлое, которое помню я. И та любовь, что я знаю.

Моя рука невольно вздрагивает, и Ивантеев удивлённо глядит на меня. Но я давно уже научился «держать» лицо. Терпение, умение выбирать и видеть главное – вот три моих лучших качества.

– Разговор серьёзный, но я постараюсь долго вас не задерживать, с учётом праздника, – ровным голосом говорю я.

– Ну, это уж как пойдёт, – бросив на меня любопытный взгляд, Ивантеев поворачивается к Вадику.

– С днём рождения, – бодро рапортует Вадим и крепко пожимает протянутую ему директорскую длань.

– Ух, какая хватка, – фыркает Ивантеев. – Небось спортсмен? И не курит?

Вадик покрывается краской, я вежливо улыбаюсь, а Павлова наблюдает за мной, словно силится прочитать то, что у меня в душе. Это раздражает меня, и я меняю позу, поворачиваюсь к «балерине» спиной.

– Лариса, меня ни для кого нет, – строго говорит Ивантеев. – Ну, разве что из Министерства позвонят, – добавляет он и косится на меня. Указывает на «кожаный уголок»: – Прошу!»

4.

« – Ну что, за знакомство? – Ухватив цепкими узловатыми пальцами пробку, Ивантеев ловко её сворачивает и наклоняет бутылку над пузатыми бокалами. В кабинете немедленно разливается аромат виски, смешанный с запахом свежезаваренного кофе, поданного Ларисой. Положив ногу на ногу, Васильев невозмутимо наблюдает за манипуляциями Ивантеева. Вадим неловко ёрзает, но под взглядом начальника покорно оседает в глубокие недра кресла.