Там я и родился – единственный мальчик небогатой провинциальной семьи. Мой отец был инженером железных дорог, мама – домохозяйкой. Я был поздним ребёнком. Мама мечтала о девочке и, навёрстывая упущенное, пыталась отыграться на мне (шмотки, пианино, французский, последнее – по самоучителям). Отец был сторонником жёсткой муштры, во всём ценил порядок и дисциплину и видел меня исключительно офицером российской армии. В итоге получился идиотский симбиоз: я, сноб, педант и мизогинист5. А может, это было закономерно? Ведь прошлое – странная штука: оно никогда не отпускает нас.

Но мальчика из Слюдянки давно уже нет, как нет и его родителей. И я, настоящий, предпочитаю не думать о прошлом, как и не знать о будущем. В городе больших денег, в котором живу я, нет места пустым иллюзиям. Здесь правят бал только голые факты и очень простой расклад: ты – и те, кто против. А эта девочка, которая сейчас грустно смотрит в окно, никак не может понять, почему она мне не нравится.

«Кстати, о Павловой…»

– Наташа, – окликаю притихшую на заднем сидении «балерину».

– Да, Александр Владимирович? – Павлова послушно отрывает от стекла унылый взгляд.

– Расскажите о заводе в Калуге.

– Что именно, Александр Владимирович?

Вадим настороженно подбирается на сидении. Я фыркаю.

– То, что знаете, Наталья Борисовна, – подлаживаясь под её почтительный тон, насмешливо отзываюсь я.

– С элементами исторических справок? – «Балерина» изгибает соболиную бровь.

«О! А наша девочка возвращается…»

– Лучше с деталями биографии руководства. Я, видите ли, с директором завода познакомиться сегодня хочу.

– А я думала, вы его знаете… Ведь договор с заводом был подписан месяц назад, – задумчиво тянет Павлова.

– Наталья Борисовна, к вашему сведению, месяц назад я впервые за пять лет был в отпуске. Неделю назад вернулся, а тут сразу и тендер, и вы. Представляете моё состояние?

– Простите, Александр Владимирович, – Павлова цепляется взглядом за моё отражение в зеркале. – Ну, директора завода зовут Ивантеев Пётр Васильевич.

– Это я знаю, – благосклонно киваю я.

– И сегодня у него день рождения. Вот.

– Э-э, – замирает Вадик.

– То есть? – насторожился я. Поёрзав на сидении, Павлова пытается положить ногу на ногу. Но места мало, и она ограничивается тем, что скрещивает руки на пухленькой груди:

– Ну, директору завода сегодня исполняется шестьдесят один год. Дата не круглая, так что отмечать свой день рождения Ивантеев будет в узком кругу. И сегодня с утра на заводе его будут поздравлять подчиненные… ну, и может, партнёры. Так что мы с вами буквально попадаем с корабля на бал.

Ощущение такое, словно кто-то посреди тишины бухнул в ударные.

«Та-ак… Мне кажется, или наш третий день с Павловой понемногу превращается в третий раунд?»

– А вчера вы, конечно, не могли мне сказать про день рождения Ивантеева? – Я злюсь, забыв о своём обещании на раздражаться на Павлову. – Я бы встречу перенёс на другой день.

– Вчера? – задумчиво переспрашивает «балерина». В её глазах появляется уже знакомое мне упрямое выражение – предвестник будущего скандала. Но Павлова быстро берёт себя в руки и небрежно передёргивает плечиками. – А вчера мы эту тему не успели поднять.

«Ты же, псих ненормальный, вчера и слова не дал мне сказать», – вот что читаю в её глазах я.

– Ладно. Хорошо. Согласен. Моя вина, – неохотно и быстро признаюсь я, игнорируя потрясённый взгляд Шевелёва. Поворачиваюсь к нему: – А ты, кстати, куда смотрел?

– Я? А я не знал… а может, мы ещё успеем по дороге подарок купить? – покраснев, предлагает Вадик. Вид у него виноватый. Ещё бы: в отличие от Павловой не сообразил провентилировать биографию Ивантеева.