– Вам заплатили?

– Да, но не в этом суть.

– Мой замечательный лорд, суть, если она вообще имеется – либо в любви, либо в смерти, либо в «бабках». И ваши поиски какой-то иной сути я не понимаю.

Если бы он сам их понимал! Если бы сам понимал, как из вылившегося из него и неплохо оплаченного бреда выросло вдруг ощущение безнадежного сиротства: привязчивая мысль, что он, Георгий Георгиевич Бруткевич, навсегда выпал из народа, из страны, из мира. Не отторгнут ими, не оторвался от них, устремившись в вышние сферы, не сбежал отшельничать в таежных скитах, а именно выпал, как случайная крохотная деталь, никаким замыслом не предусмотренная, как запредельно испошлившийся шоумен, изгнанный предельно пошлой компании собратьев по ремеслу И недаром полезла из него именно такая аналитическая записка, омерзительная, как плевок и на без того загаженный асфальт.

Итак, выпал из народа, то есть, по сути, из времени. Заодно выпал и из пространства. Во всяком случае, разворачивая мысленно карту безразмерной родины, не находил места, с которым хотелось бы сродниться. Может быть, с Прагой… или с Веной… Севильей… Иерусалимом – захотелось бы. Однако ж ни он сам, ни предки его – хоть по дворянской линии, хоть по профессорской – ни капли крови или пота за эти места не пролили. Так какое он имеет моральное право стучаться и просить признать его своим?

Да и вообще, за какие такие заслуги его можно признать? Олимпийским чемпионом не стал. Певцом не стал, хорошим геофизиком не стал. И Зоя поэтому сбежала. И сын вслед за ней.

В общем, самоедство, доходившее чуть ли не до обгладывания собственных костей. И спасала только музыка, благо сохранились записи его матери и лучших ее учеников.

– А для меня серьезная музыка – в полном минусе. Выросла-то я в поселке городского типа Светлый. В ходу были песни о партии, матерные частушки, а из классики – только похоронный марш Шопена.

– Машка, откуда в тебе столько желчи?

– Из светлого детства в Светлом. Из солнечной молодости в Москве: ночи любви по вызовам, дни учебы и саморазвития… Продолжать список источников?

– Как хочешь. Можешь даже рассказать о каждом.

– Как пастору? Как психологу? Или как судье? – и все это со злой желтизной глаз, сменившей мирную зелень новорожденной листвы. Н-да-а-а… Мало того, что рыжеволосая с зелеными глазами, почти ведьма, так еще и тяжелый сталинский взгляд. Так ведь он – не трепещущий соратник вождя, может ответно врезать:

– Нет, как любимому и любящему.

Что называется, врезал! Ласковенько, нежненько так врезал… зато и награду получил. Нет, слезы в очах ее, конечно, не блеснули, не на такую напал, – но зелень вернулась и заиграла неправдоподобно.

– Спасибо. Но сегодня рассказываете вы.

– Тогда иди ко мне поближе. Чтоб легче было откровенничать.

Она уселась на полу, прислонившись спиной к его коленям. И ничего особенного в этом не было, но что-то особенное все же было.

– Слушал я музыку, часами слушал, как играла матушка, ее ученики, и вдруг пришла мне в голову мысль неубиенная: если, живя по разумным, но чужим нормам, я ничего не достиг, то может стоит попробовать жить пусть по куцым, но своим? Уголовный кодекс, вестимо, чтить, но всему прочему воздавать, как кесарево – кесарю. Ведь вот и улан, предок мой, бражничал, волочился, бретерствовал – но на Бородинском поле победил. А такая победа искупает все: и водку, и девочек, и игру со своей и чужими жизнями.

Как сейчас помню: 19 ноября, 19 часов – и я даю себе самую последнюю клятву.

…Тут Георгию стало немного смешно: его рассказ обретал пафос принесения присяги, но все же продолжил.