Правда, Старицкий пока устроился только в новый журнал, но там и завоевание мира не за горами.

– Чем займемся, приятель? – хмыкает Андрей себе под нос, обращаясь к демону. Тут же осекается, – кроме убийств. – Ему хватило на той неделе.

– Убийство сегодня не входило в мои планы.

– Убийство в принципе не должно входить в планы на день!

– Не согласен, но в начале недели да, это слишком. – Голос в черепной коробке недовольно тарахтит, но быстро прекращает. – Развлечемся.

– Окей, я не против, – веселеет Андрей, – только на этот раз я покажу тебе обычные развлечения, а не это твое членовредительство, – поддевает он голос в собственной голове (господи, черт, серьезно?). Все-таки сложно с этим свыкнуться.

– Как хочешь, размазня, – фыркает демон, но видя, куда направляется Андрей, ощетинивается. – Клуб? Это там, где звуки музыки и все такое? – бесится голос.

– Не ссы, зараза, – любя обзывается Старицкий, – тебе понравится.

Демон несмело «отпускает вожжи», позволяет Андрею толкнуть тяжелую дверь, после чего они оказываются в просторном, залитом неоновым светом, помещении.

По углам расставлены лампы с красным фильтром, атмосфера полнится порочностью: тут и там снуют официантки в нижнем белье, за баром вмонтирован в стену огромный аквариум с какими-то жуткими рыбами.

– Нормально так, – одобрительно хрипит демон и подталкивает Андрея к вип диванчикам.

– А я говорил, – хмыкает Старицкий, разваливаясь на мягком пуфе.

Никого здесь не смущает обветшалый рояль на сцене и грустно прислоненный к перилам контрабас. А на искусственном гранатовом дереве возле – ритмично покачивающийся на ветру элегантный саксофон.

Они пришли вовремя: люди рассаживаются по местам, заказывают выпивку. Свет гаснет и в лучах прожектора Малум видит Тату.

– Смотри, какая нарядная, даже щебетальник накрасила, – весело восклицает демон, Андрей на него шикает.

На Тате золотое платье, собранное из цепочек, надето будто на голое тело: они струятся «складками» вниз, к щиколоткам, заставляя желать увидеть больше. Светлые волосы лежат богатыми крупными локонами на плечах, а внимание всех в зале приковано к ее губам, покрытым алым блеском.

По краям сцены загораются огни, выходят танцовщицы, Тата начинает петь. Она расцветает на сцене, ее глаза начинают блестеть, а голос нота за нотой покоряет зал. Она виртуозно вворачивает в песню «скэт» – имитируя звук инструментов: голос Таты будто соревнуется и разговаривает на равных с оркестром – с тенором саксофона, трубой, «пестро» пианино.

Она поет песню «бриллианты – лучшие друзья девушек» и, как ни странно, изящно вписывается в образ: берет ноты низким, глубоким, чуть хрипловатым голосом, заставляет хотеть положить к ее ногам весь мир.

Малум хмыкает, читая мысли Андрея – в этом клубе они единственные, действительно способны на это.

Тата покачивается с ноги на ногу в такт музыке, призывно манит в воздухе пальчиком, обращаясь ко всем и ни к кому одновременно. Такая разница между соседской девчонкой, язвящей на каждое слово, и поистине шикарной женщиной, стоящей на сцене, перехватывает у Андрея дыхание.

Тата берет нижние ноты, неожиданно переходит на гроул, и в этот момент подает голос демон.

– Что это? Что мы чувствуем? Как будто внутренности щекочет, – растерянно хрипит он и ежится в теле Старицкого.

– Это называется возбуждение, чувак, – сдавленно хмыкает Андрей.

Ему тоже нравится, как Тата поет.

– И что… что с этим делать?

Если бы Старицкий не знал, что Малум – могущественное потустороннее существо, чуть ли не читающее мысли, подумал бы, что ему нужно рассказывать о пестиках и тычинках.