– Злой! Злой!

Нет, не понимают они, что он злой, отвели ему отдельную комнату, где это видано, чтобы какому-то там – отдельную комнату. Рядом с Димкиной спальней. Это вообще хана, если с Димкиной спальней рядом, вы как хотите, я ему Димку не дам…

– Злой! Р-р-рвать его! Р-рвать!

Нет. Не понимают. Бросают мне печеньки, на-на-на, да на фиг мне не нужны ваши печеньки, ничего мне на фиг не надо, вы сами смотрите, кого в дом-то притащили…

– Злой, злой…

А что он мне сделал…

А ничего. То есть, ничего еще не сделал, пахнет от него как-то так, да тут от всех как-то так пахнет… только чувствую – злой.

А никто не верит.

Самое страшное, Димка не верит. Вот это надо сразу бы ему намекнуть, новенькому, если он чего Димке сделает, ему не жить…

Новенький…

Скулит и плачет, пик-пик-пик, ну ясное дело, маленький еще. Пищит, мигает лампочками, Димка вокруг него суетится, вот как вокруг меня суетился тогда…

– Лезь… лезь в ванну… лезь давай…

Я не понимаю, зачем надо лезть в ванну. Так хочет Димка. Я еще не знаю, что он Димка. Я еще ничего про него не знаю.

Я здесь первый день. Первые часы. Там, где все блестит и сверкает. Там, где тепло. Вот это я хорошо помню – тепло. И мясо. Много мяса. Полкан от зависти сдохнет, когда узнает, и все, все они, которые отгоняли, которые рычали на помойке, пр-р-рочь, уходи пр-р-рочь, не дам-дам-дам!

Я не знаю, зачем лезть в ванну. Но Димка так хочет. Димка поливает меня водой, теплой, почти горячей, выстригает шерсть, мажет чем-то пахучим, мерзким… я отряхиваюсь, отфыркиваюсь, хлопья грязи и пены летят на занавески…

– Эт-то что… явление Христа народу?

Голос. Большой голос. Громкий голос. Страшный голос. Вот он заходит, пахнущий чем-то едким, душистым, строгим…

– Это что, а? а чего сразу корову в дом не притащил?

– Не было…

– А-а-а, не было… а то так бы и притащил… стадо целое… ходили бы тут, тренькали… на лугу пасется ко… гони его на хрен…

– Ну па-а-а!

– Чего ну па-а-а, а завтра корову притащишь, а? Давеча проходной двор устроил, цыганят этих приволок… Ложки серебряные с тебя спишем, понял, все, хрен ты у меня айфон получишь, понял, да?

– Ну па-а-а!

– Чего па-а, у тебя па-аа деньги печатает, что ли? Печатает? Печатный станок в подвале стоит, да? Хрен тебе, а не айфон, вон… с этим походишь… нокиа коннектед пипл…

– Да не-е-е… Тявку…

– Какую тяпку? Вон, у садовника спроси…

– Не-е-е… – показывает на меня, – пусть Тявка будет…

– Никаких тяпок, еще тяпок мне не хватало! Мне на работе этих тяпок вот так хватает, ты еще… Кон-чай реветь, парню тринадцать лет, нюни распустил…

Что-то происходит. Чувствую, что все кончится, и тепло, и мясо, и Полкан мне люлей надает, и вообще…

Прыгаю на большого с громким голосом, уйди от моего Димки, я тебе его не дам! Не дам! Не дам!

– Это чего у вас тут?

Еще один голос. Голос, пахнущий цветами. И сама она вся пахнет цветами, это мне сразу в нос шибануло…

– Ути, это кто у нас тако-ой, а? Ути батюшки, это где вы такое чудо достали?

– Чудо… в перьях… мне это чудо ванну всю разнесет, вон, гляди, чего творит… Духу чтобы его здесь не было, ты меня понял?

– Ну па-а-а!

– Антоша, а ты чего так? Мы с тобой что, в коммуналке живем, что ли? Блин, такие хоромы, такому холёсёнкому место не найдем, а? Ути батюшки, это мы откуда такие взялись, а…

Целует меня в нос. Это я хорошо помню, целует меня в нос, бьет аромат цветов…

А теперь этот.

Который пищит.

Который злой-злой-злой…

Осторожно просовываюсь в комнату, осторожно зову:

– Дим! Дим!

Димка не слышит, сидит перед этим, который пищит. Димка отмахивается от меня, мол, иди отсюда, не до тебя уже.

Не ухожу. Не понимаю, как такое может быть, чтобы было не до меня.