На свободное место рядом с «Фордом» заезжает еще одна черная машина – «Хендай Ионик». Леон кивает Джеку, приглашая идти за собой, и тот делает шаг вперед.

– Мы догоним, – доносится до него рычащий голос Гэри.

Что ж, не им одним нужно время. Леон обещает себе, что сегодня вернется домой, откроет бутылку виски и позволит алкоголю расслабить напряженный мозг. Возможно, сейчас стоит даже накидаться до отключки, хоть он и не делал этого лет шесть, с самого их переезда в Штаты. Только один день – иначе он сопьется быстрее Гэри.

Они собираются в приемной нотариуса, так и не проронив ни слова – незачем. Последней появляется эта чертова Кэтрин. В сером деловом костюме с нелепыми туфлями на низком каблуке она даже не похожа на вдову. Хоть бы траур надела для приличия.

– Не опоздала? – тихо спрашивает она, становясь рядом с Гэри. – Еле выбралась из стационара.

– Нас еще не звали, – спокойно отвечает тот. – Не передумала уходить?

– Нет, – качает головой Кэтрин, поправляя пиджак. – В пятницу последний день.

Леон прислушивается, пытаясь понять, о чем они говорят. Выходит так, словно она увольняется… кем бы ни работала. Он даже об этом не спросил – было неинтересно. Что ж, если она рассчитывает жить на наследство, у него есть пара плохих новостей.

Когда их приглашают в комнату для оглашения завещания, Леон заходит последним. Там стоит ровно четыре стула. Боль от смерти брата, которая с утра ощущалась как тупая и фоновая, поднимает голову, и приходится заставить себя с трудом подавить отчаянный вой, рвущийся наружу.

Их было четверо. Их всегда, с первого дня, было четверо.

Кэтрин оказывается с краю, скрытая от Леона широким торсом Гэри. Приходится прикусить язык: не стоит давать боли выход через колкости и яд. В конце концов, еще ничего не известно. Напротив них за стол усаживается пожилой грузный мужчина с блестящей лысиной, обрамленной белыми волосами. Его морщинистое лицо сосредоточено на бумагах перед ним.

– Сегодня, двадцать седьмого февраля две тысячи девятнадцатого года, я, Джеймс Эверетт Брент, нотариус, поверен огласить завещание Томаса Кристофера Гибсона, британского подданного. Здесь присутствуют все, кто упомянут в завещании. Перед тем как я сообщу о распоряжениях мистера Гибсона, меня попросили передать следующие письма.

Монотонно произнося их имена, Брент протягивает им три конверта. Каждому, кроме Кэтрин. Леон сжимает свой пальцами, но не открывает. Он боится увидеть внутри корявый почерк Тыковки и окончательно впасть в безумие.

– Я, Томас Кристофер Гибсон, в здравом уме и твердой памяти, – Брент запинается, но продолжает, – несмотря на таблетки, которые глотаю вместо супа, сообщаю свои последние распоряжения по поводу моего имущества.

Джек рядом с Леоном ерзает на стуле и прикрывает рот рукой.

– Являясь владельцем двадцати пяти процентов акций компании «Феллоу Хэнд», я распределяю их следующим образом: по пять процентов каждому из моих названых братьев, коими являются Гэри Дэниел Джеймс Барнс, Джек Уолтер Эдвардс и Леон Генри Эдуард Гамильтон, виконт Колчестер. Прошу распоряжаться ими со всем умом, который у вас есть, братья, и вести наше дело к процветанию.

– И запомнил же, – усмехается Гэри.

– Оставшиеся десять процентов акций «Феллоу Хэнд» вместе со всем моим имуществом, включая квартиру в Уильямсберге, гаражное помещение там же, мою машину «Индиго», если она еще пригодится, денежные средства на всех моих счетах, телевизор и все движимое и недвижимое имущество, которое я забыл указать, переходят моей жене Кэтрин Гибсон.

У Леона гудит в ушах, он перестает слышать ровный голос нотариуса. Что ты натворил, Тыковка? С квартирой и деньгами он еще смог бы смириться, черт с ними, пусть бы эта Кэтрин жила в чужом доме во имя их общего спокойствия. Но пустить ее в их компанию? Человека, пальцем о палец не ударившего ради нее, и теперь что? Выплачивать ей дивиденды, которых она не заработала?