– На первых этапах. Наши отношения начались после того, как Тома забрала заведующая отделением.

– И много вы сделали, чтобы он выздоровел? Почти за год нельзя было вывести Тома в ремиссию? С его силой воли? Не верю.

– Клиника сделала все возможное, – сухо и безжизненно произносит Кэтрин. – У Тома была лучшая схема лечения.

– Какая? Как именно вы его лечили? – Внутри будто прорывает плотину. – С текущими возможностями медицины, с этой страховкой, в Нью-Йорке – как именно вы могли лечить пациента, чтобы довести его с третьей стадии рака легких до четвертой?

Гэри даже приподнимается, но рука Кэтрин успокаивающе ложится ему на локоть.

– Так, как могли лечить человека без селезенки, – сообщает она. – Мистер Гамильтон, я понимаю вашу боль. Но подавляющая часть того, что клиника могла бы дать Тому, убила бы его раньше, чем рак. Даже иммунотерапия с трудом поддерживала его ослабленный организм. И я говорю так уверенно, потому что сама составляла схему лечения, а еще потому, что врачом Тома была заведующая отделением с двадцатилетним стажем. Доктор наук.

Селезенка… Леона словно бьют под дых: ему стоит немалых усилий не отвести взгляд от Кэтрин. Значит, это все же его вина.

– Еще вопросы? – с вызовом поднимает голову она. – Или вам расписать всю схему лечения? Без проблем. Мы начали с двадцати миллиграмм афатиниба ежедневно. Это таргетная терапия: токсин, который поражает клетки с определенной мутацией. Именно такой, какая была у опухоли Тома. К слову, он поражает и здоровые клетки: в первую очередь желудок. Поэтому Том не мог появиться на ваших утренних совещаниях, не приняв противорвотное.

– Хватит, – закрывает лицо руками Джек. – Мы все поняли.

– Простите, мистер Эдвардс, но я не стану терпеть, когда кто-то некомпетентный заявляет мне, что я чего-то не сделала для спасения Тома.

– Не считайте себя богом, миссис Гибсон, – встает на собственную защиту Леон. – Уверен, были еще способы.

– Какие? – уточняет Кэтрин. – Какие из известных науке методик лечения крупноклеточного рака легких мы не использовали? Не считая тех, которые были для Тома вреднее этого рака?

– Ни одну из тех, что спасли бы его, – не выдерживает Леон.

– Тыковка сказал завалить ебало, – резко поднимается она. – Приношу свои извинения. У меня… следующая встреча.

Она исчезает за дверью, и в зале повисает тяжелая тишина.

– Ты долбоеб, Леон, – наконец произносит Гэри. – Кейт права: они сделали абсолютно все. И Тыковка тоже… сделал все. Знаешь, что за жизнь у него была? Он не пил спиртное, даже питался лучше, чем мы все. В конце концов, он бросил курить! Тыковка. Курить.

– Ты знал? – доходит до Леона. – Как давно?

– Достаточно. Еще когда ему дозировку подняли… С лета, получается. Пока вы тут…

Лицо Гэри багровеет от гнева, он сжимает пальцы в кулаки и вдруг обрушивает их на стол, оставляя на нем две вмятины.

– Пока вы тут ржали над ним, когда он пытался все рассказать. Пока мы делали вид, что только наши проблемы важны, и пока ты, Леон, на него орал, чтобы он пошевеливался, Том там… – Его голос срывается, становится сиплым. – Он больше боялся блевануть на работе и подкинуть нам проблем, понятно?

Гэри поднимается, отшвыривая кресло к стене.

– Мы все виноваты. Нехуй трогать Кейт! Она и без твоего, Леон, дерьмового отношения еле ходит. Глаза открой, посмотри на нее: она с трудом держится, а сейчас небось ревет в туалете. Ты как знаешь, конечно, но она мне теперь сестра, и если я еще раз услышу, как ты вот так с ней говоришь, то въебу тебе. Не посмотрю, что брат.

Он разворачивается, выходит, но его слова звенят в голове: они все виноваты. В этом Гэри прав как никогда: если камнем преткновения для выздоровления Тыковки стала операция на селезенке, значит, Леон повинен больше всех.