– Не все так плохо, – вдруг произнес Гренгуар и ученый изумленным взглядом посмотрел на самодовольного поэта. – Есть один человек, который сможет нам помочь.

– О ком ты говоришь? – Фролло был уверен, что в словах поэта есть подвох.

– Расскажу по дороге, а сейчас нам надо торопиться, – и Гренгуар протянул руку к Эсмеральде, чтобы взять флакон с ядом, но она сжала его в кулак и отдернула руку.

– Я пойду с вами, а то черт знает, что вы можете натворить.

Поэт улыбнулся от уха до уха и произнес:

– Замечательно! На это я и рассчитывал. Тогда идемте.

И все трое покинули убежище ведьмы.

Проливной дождь не утихал ни на секунду. Казалось, что кто-то сверху твердо решил отмыть улицы Парижа от того огромного количества крови, пролившейся на его вымощенных проспектах и закоулках. Ни один фонарь на улице Риволи не горел, да и глупо было даже пытаться зажигать их в такой жуткий ливень, поэтому Фролло шел сквозь беспросветный мрак, почти на ощупь. Мощные потоки дождя со всей силы пытались придавить ученого к земле, и только толстый непромокаемый плащ защищал скукожившееся тело единственного прохожего от разбушевавшейся стихии. Резкий осенний ветер со скрипом раскачивал вывески лавок и мастерских и, словно заигрывая, гонял потоки воды по всей дороге.

Ученый шел, плотно закутавшись в дорожный плащ, накинув на голову капюшон. Непогода нисколько не беспокоила его. Он просто не обращал на нее внимания, ведь все его мысли были о другом – как далеко он уже зашел и насколько далеко еще придется зайти. Каков шанс, что план, который предложил Гренгуар, не провалится? И как он, вообще посмел довериться ему и этой жуткой ведьме? Он – Фролло! Но когда вариантов не остается, разве он имеет право отвернуться от той единственной, которую любил и в чьей смерти виноват больше прочих? Какое значение имеет его гений и гордость, если внутри все сгорает от боли утраты? Если есть хотя бы один шанс из миллиона, он должен… нет… он обязан его использовать. Иначе все теряет какой-либо смысл. Все его существование, вся его жизнь теряют значение.

Ученый вспомнил, как впервые увидел ее. Она была прекраснее всего, что когда-либо он видел на свете. Он смотрел в ее голубые глаза, на ее прекрасные розовые губы. Все его нутро требовало заключить ее в объятья и крепко-крепко поцеловать, но она дочь Капулетти. И потому он может любить ее только на расстоянии. И он не раз возвращался в Париж, только для того, чтобы хотя бы одним глазом взглянуть на ангела своей любви… и вот он мертв. Нет! Теперь он точно пойдет до конца и ничто его не остановит. Он сделает все, что от него требуется и убедит любого повиноваться его воли.

Фролло даже слегка расправил плечи и решительным шагом устремился в самое сердце парижской ночи, разрезая сплошные водяные потоки небес.

Несмотря на глубокую ночь, в одном из окон дома Шатопера горел тусклый свет. Одинокий ночник на большом дубовом столе освещал кабинет полицейского. Меркуцио Либертье лежал на декоративном диване, на котором не помещался в полный рост, и задумчиво подбрасывал к потолку скомканный лист бумаги. Феб стоял у окна и смотрел, как горюет столица без его прекрасной Джульетты, беспощадно орошая свои улицы бесконечным дождем. Словно всемирный потоп. Как в Библии. Еще несколько дней такой погоды и так оно и будет. Шатопер стоял неподвижно, скрестив за спиной руки, глядя в никуда.

– Она жива, – загробным голосом произнес Феб, и Меркуцио от неожиданности замер и, поймав бумажный мячик, посмотрел на напарника.

– Ты постоянно это твердишь. Я понимаю, ты любил ее, но уже пора смириться – ее больше нет. Прошло уже больше двух месяцев…