В следующий раз, когда он появляется неделю или дней десять спустя – она отказывается следить за частотой его визитов, – Шарлотт в магазине одна. Симон стоит в очереди за их пайками, а других посетителей нет. Это необычно. Несмотря на нехватку бумаги, Оккупация стала для издателей и книготорговцев настоящим Клондайком. Между комендантским часом и дефицитом ночами делать особенно нечего, кроме как читать или заниматься любовью, а для последнего не так уж много возможностей. Слишком многие мужчины исчезли – попали в плен или в лагеря, сбежали в Англию или в Северную Африку или просто были убиты. Она сидит в уголке с Виви на коленях, в кресле с драной кожаной обивкой, и листает книжку с картинками.

– Bonjour[26], – произносит он.

Она не отвечает.

Он начинает рыться в книгах. Она, понизив голос до шепота, продолжает читать дочери стишки. Когда через некоторое время она поднимает глаза, то замечает, что он смотрит на них.

– Сколько ей? – спрашивает он на своем правильном, пускай и с акцентом, французском.

Шарлотт вовсе не собирается отвечать, но как она может удержаться от искушения поговорить о Виви?

– Восемнадцать месяцев.

Удивление, отразившееся на его лице, подтверждает ее худшие кошмары. Недоедание сказывается. Всю оставшуюся жизнь Виви будет калекой.

На следующий день он возвращается и осуществляет свой коварный замысел – или это великодушный жест? Откуда ей знать? В руке у него апельсин.

– Для ребенка, – говорит он и кладет фрукт на прилавок.

Она стоит и молча смотрит на апельсин. Да и как можно смотреть куда-то еще? Она и не помнит, когда в последний раз видела апельсин. Кажется, плод светится изнутри.

– Витамин С, – добавляет он.

Она все так же смотрит на апельсин.

– Я врач, – сообщает он, будто медицинский диплом необходим, чтобы знать: растущему ребенку необходим витамин С.

И все же она продолжает молча смотреть на оранжевое чудо, не делая ни единого движения.

Он отворачивается, берет со стола книгу, мельком глядит на заглавие, возвращает томик на стол, говорит au revoir[27] и уходит. Он старается, чтобы ей было проще.

– Как тебе фильм? – спросила Шарлотт, когда Виви тем вечером вернулась домой.

– Грустный. Элизабет Тейлор умирает из-за того, что Ван Джонсон напился и выставил ее за дверь во время снежной бури. А потом сестра Элизабет – Донна Рид – не отдает ему опеку над дочерью. Говорит, это потому, что он плохой отец, но на самом деле она всегда была в него влюблена, а он выбрал Элизабет Тейлор. – Тут Виви на минуту задумалась. – Но девочка все-таки остается жить с отцом, так что, в общем, все кончается хорошо.

Шарлотт открыла было рот, чтобы сказать – в романе у Фицджеральда главный герой так и не добивается опеки, но потом передумала. Это было как с желтыми обоями. Ей хотелось как можно дольше сохранить для Виви эту иллюзию.

Пару вечеров спустя Шарлотт хлопотала у плиты – готовила грибное соте, когда Виви вернулась домой. Дочь встала в дверях кухни, прислонившись к косяку, все еще в своем верблюжьем пальто, прижимая к груди книги, будто это был ее щит.

– Платье можно вернуть.

– Что? – Шарлотт выключила конфорку и повернулась к дочери. Ей и в самом деле казалось, что слабое шипение газа помешало ей как следует расслышать дочь.

– Я сказала, что можно вернуть платье. Все равно оно было слишком дорогое.

– И вовсе не слишком. Правда.

– Мне оно больше не нужно. На бал я не иду.

– Конечно, ты идешь на бал.

– Меня не пригласили.

– Как это – не пригласили? Приглашение стоит у тебя на комоде.

– Оно отозвано. Как выразилась Элинор.

Элинор Хэтэуэй была той самой одноклассницей Виви, чья бабушка осознала собственную смертность.