— Прости, мама, — я нашел ее тонкую ладонь и крепко сжал. Слова шли с трудом, голос дрожал, но я должен был сказать все, что чувствовал. Раз уж представился такой шанс. — За все прости. И за аварию эту. И за то что вел себя раньше как придурок. За то, что расстраивал тебя, за то, что редко приезжал. Я был плохим сыном, мам. Может быть, самым худшим из всех.

— Эх, Андрей, – покачала она головой, подалась вперед, поцеловала в лоб. Раньше я бы возмутился, но сейчас мне очень нужна была материнская нежность. Ее поцелуй был лучше данного мне обезболивающего, он прогнал отголоски боли, скребущиеся внутри. — Я люблю тебя и всегда буду любить. Несмотря ни на что. Но я бы очень хотела, — долгий вздох, — чтобы ты, наконец, взялся за ум! Хватит растрачивать жизнь попусту, хватит пить, хватит устраивать черте что. Ты же прекрасно знал, что я против мотогонок, но все равно сел на байк! И это в декабре!

— Прости, — все, что я мог сказать. — Мам, я больше близко не подойду к байку. Обещаю.

— Еще бы ты попробовал. —нахмурилась она. — Это еще папа ничего не высказал. И Кир. А им есть, что сказать. Как только поправишься — выслушаешь всего сполна. И не только это. Артем тоже свое получит.

— Мам, а где Тема? — напрягся, вспомнив, что просил друга позвонить Наташке, но тот так и не пришел.

— Не знаю, мы встретились в коридоре, он сказал, что ты очнулся и я сразу полетела сюда. А что такое?

— Да так, — постарался унять свою тревогу. — Спросить у него кое-что хотел. Мам?

Машинально потрогал грудь, будто хотел что-то нащупать. Чувство было такое, словно мне чего-то не хватало. Собрав в кучку остатки мозгов, попытался вспомнить. Я потерял что-то важное, какую-то вещь, что была на мне в день аварии.

Оглядев себя, увидел, что нахожусь в больничной рубашке. Наверняка мои вещи сняли в больнице и передали родным. И эта вещь должна быть среди них. Но не могу же я попросить маму принести мне то, сам не знаю что.

— Андрей, что с тобой? — мама встревожилась и подалась вперед. — Тебе плохо? Где болит?

— Нет, просто я потерял ….

И тут меня накрыло воспоминание. Гитара. Тот кулон, что подарила мне Марика. Только его я обнаружил в спальне, в то злосчастное утро после вечеринки. Он лежал на тумбочке, куда сам я его и положил. Я тогда схватил его и надел не раздумывая. Да и потом не снимал, вертел в руках весь вечер, пока с Темычем бухали. Рассматривал его и вспоминал, с каким удовольствием и радостью Марика мне его дарила. Там же еще и секрет обнаружился. Внутрь гитары Мариша вставила свою фотографию.

Вот и все, что мне от нее осталось — серебряный кулон и маленькая фотография. Подаренные с любовью. Возможно, эта гитара и уберегла меня в тот день от смерти.

Вообще, я никогда в такие вещи не верил, они казались мне глупыми суевериями. Но теперь глупостью мне кажется то, как я жил раньше. Все, к чему так рвался, видится пустым, грязным и омерзительным.

А самое светлое и чистое, что обнаружил, сам оттолкнул от себя, растоптал, выбросил на обочину. Бросился ломать с ярым остервенением. Как же теперь починить то, что сломал? Как?

Мариша, лисеныш мой. Как же хочется сейчас увидеть ее, услышать голос, слова сочувствия. Чтобы поцеловала, обняла, сжала руку в своей ладони. Я даже не поморщусь, если станет больно. Главное, чтобы она была рядом.

Интересно, приедет ли Марика навестить меня, если узнает, что я в больнице? Приедет же, да? Хотя бы на пару минут и из жалости? Может, это наш шанс поговорить? Да, о прощении мне не стоит даже и помышлять. Но вдруг? Вдруг я смогу достучаться до нее? Если она оставит мне хоть крошечную лазеечку, я проберусь внутрь. Исправлю все свои ошибки. Научу ее заново мне верить.