– Отец Доминго! – вскричал секретарь, замерев на пороге. Он увидел ключаря обители в окружении вооруженных головорезов.

– Падре, там, там, у фонтана… – беспомощно взывал монах, не решаясь переступить порог и войти в придел церкви. Бородач Ромеро молча подошел к монаху, парализованному ужасным видом обмотанных пулеметными лентами компаньерос, и грубо толкнул его в грудь. Монах едва не упал, отступил на несколько шагов, соскользнул босыми ступнями с порога, а солдат захлопнул перед его носом церковную дверь.

– Вы нарушаете заповеди. Поймите, это чрезвычайно опасно, – сказал падре Доминго, ключарь монастыря, содрогнувшись от грохота захлопнувшейся двери. Он говорил тихо и отрешенно, почти шептал, будто не замечая направленный на него ствол автоматического пистолета.

– Мы не на исповеди, Доминго, – нетерпеливо перебил монаха Ромеро. Сверкающий белозубой улыбкой на дочерна загорелом лице, он был совершенно уверен в том, что ключарь просто тянет время, надеясь на чью-то помощь.

Ромеро не верил ни одному слову монаха. Он никому не верил. Никому и никогда – ни богу, ни черту. Выросший в портовых барселонских кварталах, он знал, что, если рассуждать просто и не забираться в дебри, жизнь – это всего лишь тупой обыденный труд, драка за кусок хлеба и стакан вина. И лучшая из идей та, которая позволит парням с тугими кулаками всегда побеждать в этой драке. Так справедливее будет, считал предводитель анархистов.

Скоро рухнет государство, не будет лжи и насилия. Победит справедливость. И монахи не окажутся полезными тем, кто добывает кусок хлеба честным трудом. Он искренно презирал лицемерных бездельников в рясах, прятавшихся в своих норах от жизни и тайно (в этом Андре был уверен), помогавших палачам Франко в дни, когда под Уэской в боях с марокканцами обливались кровью интербригады.

Падре потёр сухие жилистые руки и робко попросил Андре:

– Подумайте о душе, сын мой, о грядущем.

– Давай покончим с делом без лишних слов, Доминго. У нас мало времени, – Андре демонстративно сверкнул массивным серебряным хронометром. – И потом… Слова не заменяют хлеба и пороха.

Ромеро не собирался терять время даром. Через двадцать три минуты к монастырю в горах прибудут три грузовика. В кузов одного из них двадцати восьми бойцам группы анархо-синдикалистов ревком приказал погрузить 129 пятикилограммовых ящиков – 1612 с половиной фунтов чистого золота из подземных хранилищ монастыря святого Креста.

Груз требовалось доставить в барселонское отделение госбанка, которое контролировалось анархистами. Оперативную информацию о наличии золота в монастырских кладовых в ревкоме получили четыре часа тому назад. Разумеется, полагали в ревкоме, это были тайные ценности контрреволюционеров. Но для чего и кому они предназначались – в ревкоме не знали. Звонок в штаб анархо-синдикалистов был анонимным.

В сумрачный и прохладный придел церкви Святой Розы почти не проникали лучи жгучего солнца, которое уже поднялось над горизонтом. Здесь пахло плесенью, как в винном погребе. Стены в церкви были очень толстые, сложенные из камня лет пятьсот тому назад.

Андре Ромеро подумал, что такие стены прекрасно погасят все шумы и звуки. Даже пулеметная очередь, не исключено, вряд ли будет отчетливо слышна людям на площади. Что уж говорить про пистолетный выстрел. Здесь и двери добротные. Толстые, дубовые. Предсмертные хрипы прибежавшего искать спасения у деревянного обрубка, наивного монаха, которого разгоряченные насилием анархисты добивали за дверью винтовочными прикладами в галерее у трапезной, здесь, в приделе, едва различимы.